Александр Шатаев - В последний день отпуска, или Тайна рыболова Николая [СИ]

Помнится, лишь несколько секунд спустя я в полной мере начал понимать-осознавать ее последние слова. К тому же - при ее внезапно вспыхнувших, как зарево, щеках, они навряд ли могли иметь какой-нибудь иной, альтернативный вариант в их смысловом значении. Помнится, вдруг стало постепенно доходить до головы, что смысл ее последних этих слов мог заключаться исключительно в одном, в единственном их понимании!.. Мне были неожиданно обещаны самые близкие с ней отношения, и в том, пожалуй, не могло быть никаких сомнений.

"Если я правильно понял..." - нерешительно начал я, еще не зная, что и говорить.

"Саша, ты понял все правильно. Именно это имела в виду", - тотчас же отозвалась она, довольно торопливо, опять вдруг вспыхнув-покраснев.

Я, похоже крепко покрасневши сам, сказал: "Лариса, я буду ждать указанного дня и постараюсь сделать все, что от меня зависит".

"Благодарю! - отозвалась она и, чему-то чуть заметно улыбнувшись, доверительно добавила: - А уж там увидим, что нам уготовано судьбой".

Пред краем склона берега, чтоб не было нас видно из поселка, Лариса встала и сказала, что на этом месте нам необходимо распрощаться. С улыбкою призналась, что если ей удастся сегодня уснуть, то это, вне всяких сомнений, будет самый счастливый сон во всей ее жизни. Она подала мне руку, чтоб я пожал ее и, глядя в мои глаза, сказала: "До свидания, Саша! До завтра!.." Уводя велосипед, она пошла по тропке на бугор, и мне осталось лишь смотреть ей вслед, не отрывая взгляда от ее изящной фигурки.

На бугре она с улыбкой обернулась, прикоснулась ладошкой к губам и, помахав мне на прощание рукой, послала свой воздушный поцелуй.

Помнится, я улыбнулся тоже, приветливо помахавши ей.

Когда она исчезла-скрылась за бугром, мною снова, как в момент признания Светланы на Оке, едва ли не до кома в горле, едва ли не до боли в мышцах, овладело то же самое шальное, непривычно-трепетное чувство, которое, как мне тогда казалось, было пожалуй сродни какому-то короткому, но нестерпимому порыву вдохновения, либо небольшому помешательству ума. Вновь, помнится, хотелось высоко подпрыгнуть, полететь, броситься-упасть на землю, кубарем скатиться по откосу, поваляться на траве, о чем-то закричать, взирая в высь, на небеса, и куда-то быстро-быстро побежать, по мере вселявшихся непомерных сил. Вновь чувство ни с чем не сравнимой радости распирало душу, грудь, и это состояние, как и тогда, четыре года назад, не было одномоментной вспышкой, взрывом... Оно, как там, на Житковском яру, вселялось внутри надежно, прочно.

В какой-то миг при этом (видимо, от беспредельной радости) мне даже показалось, что Лариса - это и есть Светлана!.. Но только взрослая и от чего-то ставшая голубоглазой. В них, вне сомнений, было что-то очень общее, очень схожее, но незаметное, неуловимое! Мне даже неожиданно почудилось тогда, что вдруг услышал слова Светланы: "Вот, Саша, мы и повстречались!.." Помнится, что даже испугался той (невидимой!) их в чем-то схожести, побоявшись вдруг однажды ненароком перепутать имена. Однако опасение столь незначительной оплошности, помнится, было совсем недолгим, и оно не очень-то обеспокоило. Чувство предстоящего мне счастья побеждало все мое былое-прошлое окончательно, бесповоротно.

Помнится, что с величайшим ликованием в душе спустился вниз, к плоту. Снял с плеча, оставил на скамье рюкзак и, склонившись над водой, старался повнимательней увидеть-рассмотреть свою физиономию. Но так и не найдя в ней ничего особо интересного, пришлось ополоснуть-умыть лицо и терпеливо продолжать ходить-гулять вдоль речки, дожидаясь Катьку. Глядя на меня своими черными, как бусины, глазами, она с минуты на минуту должна была негромко злобно зарычать с другого берега.

На следующий день, примерно двадцать-двадцать пять минут десятого, я, с очередным уловом в рюкзаке, был около плота. Лариса, сидя на скамейке, уже ждала и улыбалась мне. Она была в красивой белой блузке, в светлых сиреневых брюках, в серых туфельках на низком каблуке. В руках она держала сетку-"авоську"; в ней был виден свернутый в рулончик мой мешок и что-то еще в бумаге. Я переплыл реку, и Лариса встала, подошла ко мне. Мы поздоровались, и мне, как и вчера, еще раз посчастливилось пожать ее прелестную ладошку в своей большой, корявой пятерне.

Я сказал, что старался получше запутать след. Что сержанта Павлюка, с его Тайфуном, нужно ждать теперь не ранее, как через сорок-сорок пять минут, и глянул на часы.

Лариса с улыбкой, сказала, что мать и папа были нескончаемо удивлены "ее уловом", особенно обрадовалась мама. Она нажарила рыбы, сварила очень вкусную уху, а для меня напекла пирожков. Расположившись снова на скамейке, Лариса достала-развернула сверток, в нем оказались пирожки. "Здесь с мясом, с повидлом, с грибами, с капустой, с луком... Они еще теплые. Бери их, пробуй! - просила она и журчащим тихим голоском добавила: - Мама просила узнать, какие из них мне понравятся больше".

Волей-неволей мне приходилось брать-поедать пирожки, и, нужно отметить, все они оказались на редкость вкусными. Мне пришлось нахваливать буквально каждый пирожок, я назвал ее маму кудесником кулинарного дела. Лариса, наблюдая, как я ем, была весьма довольна отзывом. И помню, что ее улыбка, ее открытый, сияющий радостью взгляд дали мне немалый повод думать-озадачиться о том, что пирожки-то все же делала-пекла она сама.

Затем она хотела возвратить мешок. Сказала, что мама его помыла и просушила. Но я, в порыве величайшей благодарности за пирожки, а также за присутствие Ларисы рядом, советовал не торопиться "с возвращением мешка". Предложил, конечно же, с согласия ее родителей, за эти дни, пока имеется для нас возможность встреч, взять рыбы у меня еще хотя бы килограммов сорок, сорок пять! Советовал, как можно больше наморозить тушек в холодильнике, заложить в стеклянных банках в маринаде, наварить в скороварке консервов, заготовить строганины, фарша для котлет. В общем, постараться запастись им на зиму, как говорится нами, рыбаками, "под завязку". При этом в случае необходимости, мог сообщить им рецептуру маринада, а также пару-тройку собственных секретов варки превосходнейших консервов. Помню, у Ларисы не было какого-либо повода, чтоб отказаться от предложенной услуги. Вновь послышались ее премилые слова: "А почему бы нет?", и мне, как и вчера, с немалым удовольствием, пришлось извлечь из рюкзака трех щук и пару окуней, сунуть их теперь уже "в ее мешок", который поскорей определил в "авоську".

Далее, чтоб не было упущено впустую ни секунды времени, мы договорились прогуляться у реки и, поскорей оставив нашу рыбу на скамейке, неторопливо подались-отправились по косогору на бугор, обходя разросшийся на нем ольшаник. За время этого пути Лариса успела мне поведать-расска-зать, что она единственный ребенок у родителей, что отец ее на год и восемь месяцев старше мамы, что они безумно любят друг в друга. Что родилась она в тот самый день, когда ее маме исполнилось девятнадцать, что день рождения у них седьмого марта и отцу приходится их поздравлять, дарить обеим подарки в течение двух дней подряд. Что она, как и ее родители, очень любит читать, но последние три года ей, как говорится, достается лишь "зубрить" основы геологии и гидрологии, и это оказалось не столь уж интересным делом. Что их семья из города Дзержинска Горьковской (ныне Нижегородской) области. Там проживают две ее бабушки и двое дедушек - мамины и папины родители. Что дедушка по отцовской линии - руководитель цеха тамошнего оборонного завода. Другой, по линии мамы, - один из лучших фрезеровщиков-универсалов. Он имеет звание ударника коммунистического труда, не столь давно ему вручили орден. Его портрет теперь на районной Доске почета. Одна из бабушек, его супруга - модная швея. Мамина мама тоже директор школы. Обе выглядят довольно молодо и продолжают работать, несмотря на их пенсионный возраст. Они родили маму с папой тоже в девятнадцать лет.