Екатерина Белецкая - Насмешники. Дело в шляпе

Притча о плотнике была, по всеобщему мнению, одной из самых простых для толкования. Плотник этот ходил по городам и селам, и строил дома. И как-то повстречал спустившегося в Мир Триединого. И спросил у Триединого — не пора ли мне прекратить строить дома, и, уподобившись живому древу, начать приносить плоды? Триединый покрутил трижды пальцем у виска и пошел дальше. Суть притчи проста — ты и сам всё понял, и нечего было задавать Триединому дурацкий вопрос. Конечно, ты должен остановиться и наплодить побольше ребятишек.

— А теперь я думаю, что Триединый имел в виду не это вовсе, — вздохнула Бонни. — Тот плотник, он и так принес достаточно плодов, потому его плоды — это построенные им дома. Которые его переживут, и будут даже после его смерти полезны многим. У Лердуса красиво про это написано.

— А что там написано? — Аквист, как историк, конечно заинтересовался.

— Сейчас попробую по памяти, — Бонни подняла глаза. — За-ме-ча-тель-но написано, Аквист. Минуточку. Так… «Плод твой — не есть ребенок, выходящий из чресл твоих, он может быть подобен дыханью ветра, не содержать никакой иной субстанции, кроме духа; и не делается плод от этого меньше и незначительней. Ты можешь облечь плод свой в древо и камень, можешь заставить его светиться путеводной звездой; но не перестанет от этого быть плодом дело рук твоих и духа твоего».

— Ого, — только и сумел сказать Аквист. — А вот это было круто. То есть он, считай, говорит, что плод — это любое твое творение? Подобен дыханью ветра — это ведь про мысль, да? Я прав?

— Ага, — кивнула Бонни. — Выходит, что плод — это просто то хорошее, что некто сделал в своей жизни. Сделал, Аквист, а не родил. Построил дом, посадил сад, написал книжку. Да что угодно, главное, чтобы это что-то пережило его самого. У нас плод — это ребенок. И ничего больше.

— Н-да… — протянул Аквист. — Неожиданно.

— Ну и вот, понимаешь… Аквист, я не люблю детей, — потупившись, призналась Бонни. — Нет, иногда они милые, даже лапочки, но мне они не нравятся. Я люблю… — она потупилась. — Я люблю красиво одеваться, люблю постановки всякие смотреть, спектакли, фильмы. Море люблю.

— Ты же всего один раз на нем была, — напомнил Аквист.

— Ну и что? Один раз, да, и полюбила. Читать люблю. А детей… как-то не очень.

— Ты понимаешь, что уже сейчас наговорила на анафему? — тихо спросил Аквист.

— Еще бы! Конечно, понимаю, — Бонни тяжело вздохнула. — Попробуй скажи при ком такое — вмиг уделают.

— Слушай, я вот одного никак не могу уяснить, — осторожно начал Аквист. — Ты же не глупая вовсе. Ты же умная! Зачем притворялась глупой так долго?

— Ты дурак, что ли? — Бонни искоса глянула на Аквиста. — Девушке не положено умной быть. Даже если она греван.

— То-то Фадан удивился, когда ты сказала, что ты греван-универсал, — протянул Аквист. — У него не сошлось. Вроде бы ты дурочка, а на самом деле…

Бонни снова вздохнула. Поправила волосы, одернула короткую курточку.

— Аквист, а я красивая? — робко спросила она.

— Очень! Ты очень красивая, — с жаром сказал Аквист. Посмотрел на Бонни — не смотря на то, что в машине было темно, Бонни была вполне различима. — У тебя прекрасная фигура, волосы замечательные, и глаза такие… такие…

— Мои глаза выше, — подсказала Бонни. — Но это у меня тоже ничего, да.

— Это — у тебя выше всяческих похвал, — заверил Аквист. — И, если честно… Бонни… ты мне очень нравишься…

— Спасибо, — Бонни улыбнулась. — Так приятно, когда говорят… ну, вот так… как ты сейчас сказал…

— Тебе, небось, много кто так говорил, — Аквист погрустнел. — Верно?

— Ну… нет. Если честно, ты второй.

— А кто был первый? — ревниво спросил Аквист.

— Шини, — пожала плечами Бонни. — А что?

Аквист почувствовал себя гораздо лучше.

— Да ничего. Это я так, просто интересно было. Слушай, а ты не хотела бы…

Аквист не договорил.

Рядом с машиной вдруг раздались шаги и покашливание. Бонни и Аквист переглянулись. Аквист прижал палец к губам — тихо, мол, ничего не говори. Бонни кивнула. Мало ли кто это может быть? А вдруг Олка со своей компанией их нашла? И что тогда делать?

— Эй, вы где? — позвал голос Фадана. — Вылезайте, давайте, я всё, что надо, привез.

Ит закрыл блокнот — больше писать не хотелось. За окном их комнаты стоял сейчас серый дождливый рассвет. Скрипач полулежал на своей кровати, и рассеянно смотрел на визуал.

— Ну чего там? — спросил Ит.

— Заканчивают, как я понял, — Скрипач зевнул. — Уже недолго осталось. Фэб освободился, написал, что сейчас подойдет.

— Ясно, — кивнул Ит. — Поесть успеем?

— Давай его дождемся, — предложил Скрипач. — Много написал-то?

— Вторую главу закончил, — сообщил Ит. — Как-то у меня не особенно опять идет. Словно мешает что-то писать, понимаешь?

— Еще бы не мешало, от таких-то новостей, — Скрипач поморщился. — До станции они добрались уже?

— Какое там, — махнул рукой Ит. — Фадан генератор приволок, и всё пока что.

— А Бакли и Шини вернулись?

— Еще нет.

— А когда вернутся?

— Как только, так сразу, — пообещал Ит. — Я же не просто так их в город загнал. Им предстоит кое-что узнать.

— И что же? — с интересом спросил Скрипач.

— Вот я тебе взял и рассказал, — хмыкнул Ит, пряча блокнот под подушку. — Имей терпение. И вообще, не до них мне сейчас как-то. Тебе, я думаю, тоже.

— Что верно, то верно, — покивал Скрипач. — Ладно, с этим ясно. Давай еду сообразим какую-нибудь. Фэб голодный придет, восемь часов операции отстоял, как-никак.

…Фэб, против ожиданий Скрипача, есть не хотел. Видно было, что кусок в горло у него не лезет, и что самое последнее, о чем он сейчас думает — это завтрак. Поэтому Фэб кое-как одолел половину порции салата, и запил это салат двумя чашками крепкого лхуса.

— Фэб, ну как там? — отважился, наконец, спросить Скрипач.

— Там так себе, — Фэб покачал головой. — Очень большой срок. Как минимум десять кругов атак придется пройти. Если бы вы кровь не сдали, на заменителе его бы не вывели. А сейчас прогноз хороший, но лечиться ему придется долго. И на системе две недели.

— Я что-то такое и предполагал, — Ит опустил голову. — Но у меня цифры другие получились.

— В плюс или в минус? — с интересом спросил Фэб.

— В плюс, — признался Ит. — Три недели на системе, и атак не десять, а двенадцать.

— Ну-ка покажи расчет, — приказал Фэб. — Может, мы с устатку что-то упустили?

Расчет они смотрели минут десять, после чего Фэб заявил, что Иту, видимо, придется пересдавать курс, потому что он, Ит, ужасный перестраховщик, и что это, с одной стороны, конечно, хорошо, но с другой не очень, потому что риск в определенных пределах должен допускаться.