Тереза Тур - Она написала любовь [litres]

– Печь пироги. Дарить подарки!

Они передавали друг другу одну папиросу на двоих и придумывали все новые и новые вещи, из которых, по их мнению, складывалась «просто жизнь». Им было хорошо вдвоем. Ее волосы пахли порохом и сладковатым дымом табака.

– Нам пора. – Ему очень не хотелось выпускать ее из объятий, но уже светает.

– Сейчас. Ты так и не ответил.

– Да. У меня было такое ощущение, – он развернул ее к себе и поцеловал, – нам пора.

Мобиль летел по горной дороге, а над горизонтом огромным раскаленным диском вставало солнце. Красное. Как кровь.

– Зачем?

Все это время Эвелин молчала. Он, не отрываясь, смотрел на дорогу и было подумал, что она спит.

– Что?

– Зачем ты крикнул: «Стреляй!» Я восприняла как приказ. Если бы не…

– Я был не прав?

– Курт! Как ты не понимаешь?! Это был чей-то сын. Внук. Отец. Любимый…

Он остановился так резко, что мобиль занесло. Еще чуть-чуть, и они могли слететь в обрыв.

– Ты что?! Аааааааа!

От страха она стала кричать, бить его кулаками, задыхаться. Он гладил ее по голове, целовал, уговаривал, а потом взял ее голову в свои ладони и сжал так крепко, как только мог. Она зажмурилась от боли, но он не отпускал, крича ей в лицо:

– Ты тоже чья-то дочь, ты будешь чьей-то матерью, ты моя, понимаешь? Моя возлюбленная, и я не хочу тебя терять. Ты выстрелила только потому, что если бы не выстрелила ты, выстрелили бы в тебя!

– Гав! Гав!

– Гав-гав-гав!

Агата вздрогнула. Она была заплаканная, потому что сама недавно испытала все то, о чем сейчас пыталась написать.

Ее огнестрел был заряжен капсулами со снотворным. А если бы нет? Она бы… выстрелила? А если бы выстрелила… Как? Как бы она с этим жила? А на войне? На войне люди убивают друг друга. И у них нет выбора. Нет капсул с безвредным снотворным…

«Слушай, философ? Вообще-то к тебе пришел любимый мужчина. И не какой-нибудь, а барон! Может, хватит уже самобичеванием заниматься? Может, встретишь? Чай заваришь? Он, кстати, устал. У него был тяжелый день. Очень». – Эльза смотрела на нее с нескрываемым недовольством.

– Не сердись, милая, – Агата поцеловала низерцвейга в черный блестящий нос, – я уже иду встречать твоего хозяина!

Но она не успела. Барон фон Гиндельберг вошел, не снимая пальто, бросил на кровать два каких-то свертка и сгреб любимую в охапку.

– Я соскучился, – выдохнул он после долгого поцелуя, – я так соскучился, что не стал тратить время на поиск цветов.

– Какой ужас! Господин барон, что вы себе позволяете! – Агата притворно нахмурила брови. – Немедленно уходите! И без цветов не возвращайтесь!

– Прости меня, – улыбнулся он, – я купил гранатового вина и сыра.

– Правда?! – Агата, взвизгнув, подпрыгнула от счастья. – Какой ты молодец! Как ты угадал? Так хочется вина и сыра… Но если Касс узнает, что мы с тобой перебиваем аппетит, он очень рассердится.

– Он не узнает. Мы тихонько…

Грон и Эльза переглянулись.

«Слушай, а это не диверсия, часом? Это наш хозяин? Может, личина? Он… ВОШЕЛ В КОМНАТУ В ВЕРХНЕЙ ОДЕЖДЕ! Ты это видела?» – Если бы низерцвейги могли открыть рот от удивления, Грон бы это сделал.

«Это еще не все. Он БРОСИЛ ПАКЕТЫ НА КРОВАТЬ и сейчас на полном серьезе собирается открыть бутылку с вином и покромсать собственноручно карманным ножом сыр!» – Эльза покачала головой.

«ЭТО ЛЮБОВЬ», – хором решили собаки и завиляли хвостами. Потому что яблоки – это, конечно, очень вкусно, но сыр…

Они пили вино и ели сыр, угощая по очереди низерцвейгов. Не яблоки, конечно, но, кажется, им понравилось. Он читал то, что она написала. Хмурился, прижимая ее ладонь к себе. И это было абсолютное счастье, до тех пор пока…

– Господин барон! Госпожа Агата! Это ж разве дело аппетит-то перед ужином перебивать!

– Касс, мы съедим все, что ты скажешь! Тем более я голоден.

– Госпожа Агата ничего не ест, пока вы не придете. Все пишет, пишет… Я уж ее уговаривал-уговаривал, а она…

– Касс, не ябедничай!

– Молодец, Касс. Будешь докладывать мне каждый раз, когда госпожа…

– Эрик! Этого еще не хватало! У меня книга, а вы тут…

– Гав! Гав!

– Гав-гав гав!

– Что за шум?

– Фульд! Вы как раз к ужину.

Эрик проснулся в полной уверенности, что спал очень долго. Посмотрел на часы – пятый час всего.

Наверное, все дело в том счастье, что дарила ему Агата. Щедро, как родник. Чудесный, чистый родник в лесу. Он как-то видел такой. Кругом война, а он бьет, переливаясь на солнце всеми цветами радуги… Так и она. Стоит только закрыть глаза, и увидишь ее улыбку, россыпь веснушек, нежные, ласковые руки. Эрик приподнялся на локте, поправил сползшее с плеча одеяло. Любимая сладко спала, подложив ладошки под щеку.

Неделя. Целых семь дней счастья!

Небольшой дом, который они сняли. Ничего особенного – только что расположение удобное. Достаточно тесновато (на взгляд бывшего канцлера). Но… не в ненавистный же фамильный склеп вести любимую женщину.

Любимую…

Барон не мог себе представить, что подобное может произойти с ним. Нежность. Коснуться плеча, провести кончиками пальцев за ушком, словно бы заправляя непослушную прядь, дотронуться до любопытного носика. Забота. Думать о том, как она себя чувствует, не нуждается ли в чем-либо.

Пока его не было дома, Агата просиживала за новой печатной машинкой целыми днями. Спасибо Кассу, Ульриху и собакам – они не оставляли неутомимую писательницу. Кормили, отвлекали.

Повар жаловался, что хозяйка выучилась рычать Грону на зависть! Барон подумал – и добавил бывшим солдатам жалованья.

– Ты почему не спишь? – не открывая глаз, спросила Агата. – Ворочаешься…

– Думаю.

– О чем?

– О том, какой я счастливый.

– А… Думай. – И она повернулась на другой бок.

Эрик с сожалением посмотрел на любимую. Все-таки неприлично рано. И она же… спит?

– Слушай, – недовольно проворчала женщина. – И вот как тебе намекнуть? Вроде старалась…

Барон рассмеялся и склонился над ней:

– Я – самый счастливый человек во всем Великом Отторне.

– Только в нем? – Глаза Агаты лукаво блестели.

– Нет. Не только. – Он потянулся к губам.

Она нежно провела ладонью по его щеке и улыбнулась.

– Что?

– Ты – само совершенство.

– В каком смысле?

– Совершенство – и все!

Ну, не рассказывать же, как она удивляется каждый раз, просыпаясь рядом с ним после того, как они, казалось, страстно целовались на пороге спальни, срывая друг с друга одежду…

Нет, ее одежда, действительно, живописно валяется по всей спальне. Кружево нижнего белья в лучах утреннего солнца, пробивающегося сквозь светлые, полупрозрачные гардины. Очень… пикантно. Вот только одежда самого барона фон Гиндельберга ровной, аккуратной стопкой лежит на стуле. Безупречно. И как это у него получается? Он же… все время был с ней! Магия артефактов, наверное. Надо будет как-нибудь все же спросить. Очень полезный навык.