Хосе Сомоса - Соблазн

– Хочешь об этом поговорить?

– Да не о чем здесь говорить. Я сделала это – вот что главное.

Валье, вздохнув, кивнул, а я вдруг покраснела, словно рассказываю о сексуальном приключении.

– Извини, – сказал он, помолчав, – сижу здесь как дурак…

Он поднялся и взмахнул рукой. Телевизор выключился, и комнату заполнили мягкие звуки джаза.

– Хочешь чего-нибудь выпить? Если для тебя не слишком поздно, могу сварить кофе.

– Чего-нибудь прохладительного, пожалуй.

Пока Валье ходил за напитками, я немного огляделась. В безукоризненном интерьере наблюдался некоторый беспорядок: распечатки с выделенными маркером фрагментами, открытая книга обложкой вверх, тетради и ноутбук на столе посреди комнаты, рядом с диваном, на мягкой поверхности которого еще виднелись вмятины. Все говорило о том, что до моего прихода Валье читал и делал какие-то пометки. Книга оказалась шекспировской пьесой «Жизнь Тимона Афинского» в переводе на испанский. Стены были украшены индейскими масками и серией голографий, некоторые из которых были движущимися. Я подошла поближе. Они иллюстрировали прекрасную прогулку по жизни Марио Валье: вот он с друзьями, вот с королем Испании, рядом с бородатыми мудрецами. Другие снимки изображали юного Валье – тощего, потного, в нахлобученной соломенной шляпе – среди группы аборигенов бассейна Амазонки.

– Прежде чем уехать из родной страны, я несколько месяцев прожил в индейских племенах, – сказал он, протягивая стакан. – И если чему-то научился, так тому, что достоинство – превыше материальных благ. Современная цивилизация теснит их со всех сторон, но они не отказались от собственного, только им присущего пути, гордые собой и своей многовековой мудростью. Думаю, и у тебя, и у меня есть что-то общее с ними… За тебя, – продолжил он, поднимая свой стакан.

– Да, но я не ощущаю никакой гордости за себя, – сказала я, после того как мы чокнулись. – Я делаю свою работу, больше ничего.

– Твоя скромность достойна всяческих похвал, – заявил Валье, – но она следствие того, что тебя научили быть инструментом, а не использовать его. Вы должны были бы стать главной новостью, ты и твои коллеги… – И он показал на телевизор. – Они часами разглагольствовали о смерти этого сумасшедшего… Вся слава – полиции, о тебе – ничего.

– Но я тоже – полиция.

– Конечно. Знаю, что говорю глупости. Вы «секретный контингент», ясное дело. Но, черт возьми, меня так расстроило, что не получает признания твой… твоя работа.

Я хотела сказать, что если уж выбирать, то я предпочла бы известности наживок известность жертв, но решила сменить тему, отчасти желая разрушить ауру сентиментальности, которую мягкий голос и пристальные взгляды Валье успели вокруг меня соткать.

– Спасибо, что принял меня, Марио.

– Не говори глупости. Я очень рад, что ты пришла. Даже представить себе не можешь, как рад.

Я показала рукой на стол и улыбнулась:

– Уроки делаешь?

– Ну, мне когда-то уже представляли великого Уильяма, но теперь я читаю его гораздо внимательней. – Валье тоже улыбнулся и взял в руки книгу. – Тебе знакома эта пьеса?

– Я с ними со всеми знакома, это часть моей работы. Тимон богат, щедр и наивен, и когда теряет все деньги и всех друзей, то решает отправиться… – я сделала паузу и состроила гримасу, – на Амазонку?

Хохот Валье, который я слышала в первый раз с момента нашего знакомства, оказался громоподобным.

– Хочу напомнить, что психолог здесь я. – И он ткнул в меня книгой. – Но отчасти ты права, я чувствую с ним некую общность. Я не мизантроп, но и филантропом себя не считаю. Человечество не располагает к этому. Однако крайне любопытна интерпретация, которую давал этой пьесе Женс… Мне удалось найти его статью в Интернете… – Он взял распечатки с подчеркиванием. – Он, конечно, не упоминает масок, но говорит, что Тимон, уже во второй части, когда кажется, что он всех презирает, становится таким щедрым, каким никогда раньше не был. Настолько, что отдает себя полностью – и телом, и душой: пейте мою кровь, ешьте мою плоть… Как Христос… и наживки. – И он посмотрел на меня.

– На самом деле он имеет в виду филию Жестокости, – сказала я. – Чтобы подцепить ее представителя, нужно притвориться, что, какой бы страшный вред ни желал он причинить тебе, ему этого не добиться, потому что ты жаждешь еще бо́льших страданий. И это его блокирует… Ключ, по Женсу, заключается во внешне презрительном поведении Тимона…

Валье слушал, легонько покачивая головой. Когда я замолчала, он заявил:

– Дорогая Диана, позволь сообщить тебе, что твоя профессия – это…

– Настоящий кошмар, я знаю.

– Да, абсолютный.

Он положил и книгу, и бумаги на стол. Я воспользовалась моментом, чтобы вставить:

– Я пришла кое-что рассказать.

– А вот это – кошмар моей профессии: все хотят что-то мне рассказать…

Повисло неловкое молчание, которое ни один из нас не знал, как прервать. Марио Валье как-то смущенно вновь предложил мне сесть, снова опускаясь на пуф и выключая музыку. Затем оперся локтями о колени и положил подбородок на сплетенные пальцы, приняв тем самым профессиональную позу. Щеки его вспыхнули.

– Извини, – сказал он. – Когда я веду себя как идиот, то оказываюсь еще большим идиотом.

– Не извиняйся, пожалуйста. Это ведь я пришла без предупреждения.

– Не помню, кто сказал, что мы, мужчины, теряем голову, если нас в нее целуют, – негромко сказал он, и мы смущенно улыбнулись. – Возможно, это был Эрих Фромм, – шутливым тоном прибавил он.

– Когда вам целуют… какую голову? – сострила я, и он вновь разразился громоподобным хохотом, так не вязавшимся с его невозмутимыми манерами.

– Ну, тогда это уж точно не Эрих Фромм!

И мы дружно рассмеялись. И вдруг я заметила, что уже не так напряжена и могу говорить. Валье подбодрил меня жестом, а моя серьезность передалась ему.

– Предположим, – начала я, – меня обманули. На работе.

Он резко выпрямился, будто я обвинила именно его:

– Что ты имеешь в виду?

Я объяснила. Рассказала о Клаудии Кабильдо и Ренаре. Сделала паузу, чтобы снять куртку – с некоторым усилием, потому что левая рука болела. На мне была багряная маечка, почти такого же цвета, как мои синяки. Валье поднялся и галантно помог мне с курткой.

– Не припомню такого случая, – сказал он, снова усевшись.

– О нем не сообщали. Чисто теоретически Ренар был птицей не очень высокого полета, однако был нужен, чтобы вывести на крупную дичь – главаря мафиозной банды из Марселя, которого собирались расколоть. А кроме всего прочего, Ренар был психом, причем из махровых…

– Был кем?

– Психопатом. Он лично пытал своих жертв и имел обыкновение оставлять или подвешивать сломанных кукол рядом с трупами. Он, кстати, как раз филик Жестокости. – И я показала на «Тимона». – Самая большая проблема заключалась в том, что он знал о существовании наживок и потому представлял опасность. Дело поручили доктору Женсу, и для внедрения в банду он выбрал мою подругу Клаудию… Сценарий был классическим: рано или поздно Ренар должен ее заподозрить и захотеть допросить… Тогда она им завладеет, допросит его сама, а потом обезвредит. Но что-то пошло не так. Ренар держал ее в некоем тайнике на юге Франции и обрабатывал целый месяц, а Клаудия не смогла его даже зацепить. Она пыталась, пробовала самыми разными способами, но безуспешно. И напротив… Ренар – он действительно смог с ней совладать.