Макс Фрай - Мертвый ноль [litres с оптимизированной обложкой]

В глубине души я немного завидовал Кофе и Мелифаро. Я бы сейчас тоже с превеликим удовольствием как следует поработал на эту голубоглазую красотку. Заодно отдохнул бы от бесконечного праздника, бушевавшего вокруг принцессы и, соответственно, приставленного к ней меня. Я, конечно, мог бы в два счета покончить с весельем в своей гостиной, а принцессу, к примеру, засадить за книжки, чтобы изучала теорию магии и особо не мельтешила, но к сожалению, у меня есть сердце. В отличие от всего остального меня, оно – скандальный сентиментальный дурак, убежденный, что нельзя лишать радости столько народу сразу. А я, по его мнению, могу и потерпеть.

Иногда следовать велению сердца – самый тернистый из путей.

Впрочем, в сложившейся ситуации были определенные преимущества. У меня настолько не оставалось времени и внимания на собственные дела, что о Пожирателях, которые, по идее, должны были бы лишить меня покоя, я почти не вспоминал. А когда все-таки вспоминал, рассудительно говорил себе: вот прямо сейчас, этой дурацкой головой, ошалевшей от бесконечного праздника жизни, я все равно ничего умного не придумаю, нечего и пытаться. Как только девчонка сможет без меня обходиться хотя бы пару часов кряду, тогда и начну думать о Пожирателях. А пока – ну, извини. Просто представь себе, что узнал бы о них на дюжину дней позже. Или лет, или столетий, или вообще никогда. И жил бы себе спокойно, и Мир стоял бы как миленький, если уж до сих пор не рухнул. Вот и живи спокойно – прямо сейчас.

Все это было чрезвычайно разумно, и при этом настолько на меня не похоже, что я иногда подолгу с интересом смотрелся в зеркало, пытаясь понять, в кого превратился. Но ничего нового там не обнаруживал. Самый обычный сэр Макс, так до сих пор и не выбравшийся к цирюльнику. Хоть в чем-то остался верен себе.

Я, конечно, добросовестно пялился в небо над городом при всякой возможности, то есть каждый раз, когда оказывался на улице. Мог бы от усердия набить несколько дюжин шишек, но принцесса, в придачу ко всем прочим достоинствам, оказалась отличным поводырем и зорко следила, чтобы на моем пути не оказалось ни фонарных столбов, ни стен, ни заборов, ни движущихся амобилеров; в общем, она неоднократно спасала предметы материальной культуры от не в меру рассеянного меня.

По ночам мы с принцессой вылезали на крышу, прихватив с собой бутылку бомборокки и стопку одеял. Зима в этом году выдалась довольно холодная; до заморозков, к счастью, пока не доходило, но ветер ночами дул ледяной.

После глотка крепкого бомборокки лежать на крыше, завернувшись в три одеяла, уставившись в небо, слушать рассказы неутомимой принцессы о детстве, проведенном на границе с Красной пустыней Хмиро, страстно любимых сказках, придворных нравах и их с подружками приключениях, было так приятно, что я совсем не сокрушался об отсутствии среди обложивших небо облаков темной тучи, хоть сколько-нибудь похожей на пернатого змея. Нет Пожирателей – и хорошо. Испугались, ушли, больше никогда не вернутся, – говорил я себе. И не то чтобы врал, просто выдавал желаемое за действительное, каковым оно вполне могло быть.

Иногда к нам присоединялся сэр Шурф, вконец измотанный не то избытком срочной работы, не то внутренней борьбой, но рядом с нами он сразу оттаивал. И мечтательно повторял за принцессой, обращаясь к звездному зимнему небу: «жалкая несусветная задница», «пустоголовая мать трех дюжин нелепых, беспутных мерзавцев», «неубедительный, вычурный негодяй». Небо не обижалось, оно было в курсе, что ругаться можно просто так, в шутку. Слова – это всего лишь слова.

Все это в целом вряд ли можно назвать настоящей идиллией. Но с учетом обстоятельств – вполне. Душевный покой в сочетании с неподъемным, невыполнимым делом, которое само себя ежедневно откладывает на неопределенное туманное будущее, та еще смесь, не хуже сладкого дыма куманских притонов. И дает, по сути, примерно тот же эффект.

Тем неожиданней было пробуждение. Причем наступило оно во сне; впрочем, с учетом того, как все в моей жизни обычно складывается, это даже не особо смешно.

Я так привык, что в последнее время мне снится всякая бессмысленная чепуха, не имеющая никакого отношения не только к реальности, но даже к моим представлениям о ней, что, увидев во сне обступивших меня гигантских, ростом, как мне показалось, почти до неба, угольно-черных птиц, угрожающе размахивающих крыльями, я только восхитился их сходством с буривухами и умиленно спросил: «Это кто же такой хороший пришел меня заклевать?» А когда до меня дошло, что это и есть самые настоящие буривухи, просто почему-то черные, и не наши миляги из Большого Архива, а их могущественные арварохские родичи, выдающиеся мастера искусства сновидения, которые вряд ли могут присниться случайно, без определенной цели, был уже поздно. В том смысле поздно, что к тому времени я уже успел добраться до ближайшего ко мне буривуха и фамильярно гладил мягкие пушистые перья, растущие под крылом, тот жмурил от удовольствия полыхающие адским пламенем круглые совиные глаза, а остальные гиганты озадаченно переглядывались, переминаясь с лапы на лапу.

– Что ты за человек такой нелепый? – наконец спросила одна из птиц. – Когда мы насылаем боевое угрожающее сновидение третьей ступени устрашения, нас все боятся! А ты почему нет?

– Извините, пожалуйста, – вежливо сказал я. – Просто я очень люблю буривухов – тех, которые живут у нас в Ехо, вас-то я до сих пор никогда не видел. Наши гораздо меньше ростом, но все равно, буривух он и есть буривух. Невозможно бояться тех, кого любишь, вот в чем проблема. Так-то я вполне себе трус. Очень жаль, что разрушил ваши планы своим невольным бесстрашием. А почему вы решили меня напугать? Леди Меламори, которая у вас учится, рассказала, что испугавшись, я выгляжу очень смешно, и вам захотелось проверить? Тогда вы ничего не потеряли: перепуганным я выгляжу вполне обыкновенно, просто у леди Меламори довольно своеобразное чувство юмора. Пожалуй даже хуже, чем у меня самого…

– И трещишь, и трещишь без умолку, – недовольно проворчал тот буривух, чьи перья я гладил. – Ты всегда такой болтливый во сне?

– По-разному бывает, – ответил я. – Смотря, что приснится. Просто вы такие прекрасные, что меня на радостях понесло.

– На радостях! Видите ли, на радостях! Мы, оказывается, прекрасные! Да что ты понимаешь в красоте? Все люди безумны, но ты хуже прочих! Мы не прекрасные! Мы угрожающие! Всякого, кому мы такими приснимся, охватывает неодолимый страх! – возмущенно загомонили буривухи.

У них были громкие, пронзительные голоса, как у приморских чаек. Как я от этого адского гвалта не проснулся, до сих пор не пойму.