Дебора Харкнесс - Открытие ведьм [litres]

Сев рядом с больным, Клермонт рассказал ему о себе. Маркус решил, что бредит. Вампир? Бессмертный? Похоже, он, Маркус, уже умер и попал в ад, где его мучает приспешник дьявола, – отец всегда говорил, что он туда угодит.

«Ты выживешь, – говорил вампир, – но за это придется заплатить. Сначала ты возродишься, а после будешь охотиться, убивать и пить кровь – возможно, и человеческую. Поэтому какое-то время тебе нельзя будет ухаживать за больными и ранеными, но потом, когда приспособишься к новой жизни, я тебя отправлю в университет».

Перед рассветом терзаемый болью Маркус решил, что хочет жить – даже такой ценой. Мэтью вынес его в лес, где ждали онейда, показавшие им тропу в горы. Там, в пещере, где никто не мог слышать криков страдальца, Мэтью выпил из Маркуса всю кровь. Маркус до сих пор помнил, какая жажда одолела его тогда: он с ума сходил – так хотелось чего-нибудь жидкого и холодного.

Тогда Мэтью вскрыл зубами свое запястье и напоил его. Могущественная кровь вампира вернула Маркуса к жизни.

Индейцы сидели у входа в пещеру и не пускали его на соседние фермы. Кто такой Мэтью, они знали давно – с тех пор, как он пришел в их деревню. Он подобен Дагваноеньент, бессмертной, носимой вихрем колдунье. Непонятно, зачем боги наделили таким даром французского воина, но пути богов, как известно, неисповедимы. Дело смертных – рассказать своим детям о таких колдунах и о том, как их можно убить: тело сжечь, а кости стереть в порошок и развеять на все четыре стороны.

Заново родившийся Маркус вел себя как настоящий ребенок: ревел и просил есть. Оленя, которого загнал для него отец, он высосал досуха и насытился, но древняя кровь Мэтью продолжала терзать его.

Неделю Мэтью носил добычу в их логово, а потом решил, что Маркусу пора охотиться самому. Вдвоем они шли при луне по оленьему или медвежьему следу. Мэтью учил, как следить, не шевельнется ли что во мраке, ловить запахи, которые приносит переменившийся ветер, – словом, учил целителя убивать.

В те первые дни Маркус нуждался не только в звериной крови, но Мэтью не спешил с охотой на человека. Лишь когда Маркус научился убивать оленей быстро и аккуратно, он дал свое позволение. Женщины исключались: новорожденному вампиру трудно провести черту между ухаживанием и охотой, любовным актом и смертью.

Начали они с больных британских солдат. Некоторые из них молили Маркуса о пощаде, и Мэтью научил его питаться теплокровными, не убивая их. Затем перешли на преступников, которые милосердия не заслуживали. Мэтью каждый раз требовал от Маркуса объяснения, почему тот выбрал своей жертвой именно этого человека, и Маркус понемногу вырабатывал свою этику – как все вампиры, приспосабливающиеся к непростой новой жизни.

Мэтью был известен твердыми нравственными принципами – если и совершал ошибки, то исключительно в гневе. Маркусу говорили, что теперь его отец поддавался этому опасному чувству реже, чем в прошлом. Возможно, и так, но сейчас Мэтью, на взгляд Маркуса, злился не меньше, чем в день битвы при Брендивайне, – а поля боя, где он мог бы разрядиться, под рукой не было.

– Ты где-то ошибся, – заявил Мэтью, ознакомившись с результатами теста ДНК.

– Я дважды делал анализ крови, – возразил Маркус, – и анализ мазка, проведенный Мириам, все подтверждает. Я предупреждал, что результаты тебя удивят.

– Это дикость какая-то.

– У Дианы имеются почти все генетические маркеры, которые мы когда-либо наблюдали у колдунов, – Маркус, плотно сжав губы, перешел к последним страницам теста, – но главное – вот эти последовательности.

Мэтью просмотрел данные. Последовательностей было около двадцати – одни короче, другие длиннее. Мириам наставила на полях множество красных вопросительных знаков.

– Господи боже… – Мэтью бросил тест Маркусу. – Как будто у нас без того забот мало. Этот ублюдок Питер Нокс угрожает ей из-за рукописи. Диана пыталась взять ее еще раз, но «Ашмол-782» затаился в хранилище и выходить не желает. Нокс, к счастью, пока твердо убежден в том, что в первый раз она сняла чары вполне сознательно.

– А разве это не так?

– Нет. Диана не способна справиться с такой сложной задачей. Она совершенно не владеет своей силой. Прожгла дырку в моем ковре.

Маркус спрятал улыбку, зная, как дорожит отец своими вещами.

– Значит, будем держать Нокса на расстоянии, пока Диана не научится себя контролировать. Не так уж это и трудно.

– Дело не в одном Ноксе. Вот что ей сегодня пришло по почте. – Мэтью протянул сыну фотографию вместе с запиской, пояснив угрожающе ровным тоном: – Ее родители. Когда-то я слышал о двух американских колдунах, убитых в Нигерии, но не связал их с Дианой.

– Боже правый! – Маркус, глядя на фотографию, пытался представить, что почувствовал бы он сам при виде растерзанного, брошенного в грязь отцовского тела.

– И это еще не все. Диана, насколько я понял, всегда думала, что в смерти ее родителей повинны люди, потому и старалась не пускать магию в свою жизнь.

– Да только ничего у нее не вышло, – сказал Маркус, вспоминая о результатах теста.

– Не вышло, – угрюмо подтвердил Мэтью. – Но когда я был в Шотландии, другая американская колдунья, Джиллиан Чемберлен, сказала ей, что их убили не люди, а колдуны.

– Это правда?

– Не знаю, но дело здесь явно не только в колдунье, случайно обнаружившей «Ашмол-782». Ситуация гораздо сложнее, и я намерен в ней разобраться.

«Да он же надел свой знак из Святой земли», – понял вдруг Маркус, заметив серебряный медальон на темном свитере Мэтью.

У них в семье никогда не говорили об Элинор Сент-Леджер и обстоятельствах ее смерти, опасаясь вызвать у Мэтью новый приступ гнева. В 1140 году Мэтью, насколько понимал Маркус, не имел никакого желания покидать Париж, где изучал философию, но своему отцу Филиппу подчинился беспрекословно. Глава семьи вызвал сына в Иерусалим как миротворца: раздоры в Святой земле не унимались и после завершения похода Урбана II. Там Мэтью встретил Элинор, подружился с ее многочисленным английским семейством и влюбился в нее без памяти.

Клермоны и Сент-Леджеры, однако, часто принимали разные стороны в том или ином вопросе. Старшие братья Мэтью – Хью, Годфри и Болдуин – уговаривали его отказаться от девушки и не мешать им разделаться с ее родней, но Мэтью не уступал. Однажды они с Болдуином, поспорив о чем-то связанном с Сент-Леджерами, утратили всякую власть над собой. Послали за Филиппом, но Элинор, не дождавшись его, попыталась сама урезонить братьев. Когда Мэтью и Болдуин пришли в себя, ее было уже не спасти – слишком много крови она потеряла.

Маркус до сих пор не мог понять, почему Мэтью, так любивший Элинор, позволил ей умереть, а Мэтью с того времени надевал знак пилигрима лишь в тех случаях, когда боялся кого-то убить или вспоминал Элинор. Может быть, сейчас обе эти причины совпали.