Роберт Хайнлайн - Марсианка Подкейн. Гражданин Галактики (сборник)

Такова я, Подди Фрайз, свободный гражданин Марса, женщина, в будущем – пилот, а потом – командир исследователей глубокого космоса. Ищите мое имя на первых полосах.

Мама в два раза меня красивей и выше, чем я когда-либо вырасту, она вообще как Валькирия, которая вот-вот ускачет на небо. Ее лицензия главного инженера по строительству наземных и орбитальных тяжелых конструкций действительна во всей Системе, а за участие в перестройке Фобоса и Деймоса маму наградили медалью Гувера с инкрустацией и офицерским Крестом Христианского ордена. Но она нечто большее, чем обычный технарь с длинными волосами. У нее есть светские манеры, которые она легко может варьировать в пределах от чарующей дружелюбности до леденящей неприступности, смотря по обстоятельствам. У нее куча почетных дипломов, и время от времени она публикует маленькие шедевры, вроде «Принципы проектирования связанных многослойных структур под давлением с учетом радиационного воздействия».

Работа часто отрывает маму от дома, и мне волей-неволей приходится опекать братца. Я утешаюсь тем, что для меня это хорошая практика: как же я буду заправлять космическим кораблем, если не смогу приручить шестилетнего дикаря. Мама говорит, что начальник, который лупит подчиненных по голове гаечным ключом, видимо, занят не своим делом, поэтому я пытаюсь управляться с нашим юным нигилистом, не прибегая к силе. Кроме того, вразумлять Кларка силой довольно затруднительно – весит он не меньше меня и при этом не брезгует грязными приемами.

Мы с Кларком появились на свет именно из-за маминой работы на Деймосе. Она твердо решила закончить строительство в срок, а папа, выпускник Арес-университета и гуггенхаймовский стипендиат, с еще большим упорством дрался за каждый камешек древних марсианских строений, и ему было наплевать на строительство и его сроки. Папа с мамой так враждовали, что вскоре уже не могли жить друг без друга. В конце концов они поженились, а потом пошли дети.

Па и мама – это Джек Спратт и его жена [3] Персонажи детского стишка, являвшие полную противоположность друг другу и вместе составлявшие гармонию. : его интересует прошлое, а ее – будущее; она ведь сама его строит. У Па есть звание профессора земной истории университета Ван Лун, но его настоящая любовь – история Марса, особенно то, что было пятьдесят миллионов лет назад. Но не подумайте, Па не какой-нибудь засушенный книжный червь, занятый только высокими материями. Ему еще не было моих лет, а он уже сражался за Революцию и потерял руку во время ночного штурма здания Компании. Но и с одной рукой он стреляет без промаха.

И наконец, последний член нашего семейства – дядя Том, брат моего деда по отцовской линии. Сам себя он называет нахлебником. Действительно, за работой его увидишь не часто, но ведь он состарился еще до моего рождения. Как и папа, он ветеран Революции, бывший главнокомандующий Марсианского легиона, а сейчас он сенатор Республики с особыми полномочиями. Но похоже, он отошел и от политики, и от легиона, и от работы в выборных органах. Вместо этого дядя ошивается в Клубе лосей, где играет в пинокль с другими реликтами славного прошлого. Пожалуй, из нашей семьи он мне ближе всех: он не такой целеустремленный, как мои родители, и не так занят; у него всегда есть время поболтать со мной. К тому же в его характере есть черта, отмеченная печатью первородного греха, благодаря чему он с сочувствием относится к моим проблемам. Правда, он говорит, что в моем характере есть эта же черта, причем гораздо шире, чем у него. Ну, тут я останусь при своем мнении.

Вот такая у меня семья, и все мы собираемся слетать на Землю. Ой, я забыла еще троих детей. Но они, пожалуй, не считаются, то-то я о них и не вспомнила. Когда папа с мамой поженились, совет ДЭГ (демография, экология, генетика) дал им разрешение на пятерых детей. Им разрешили бы и семерых, если бы они попросили. Как нетрудно догадаться, мои родители весьма высоко котируются среди прочих граждан, даже среди колонистов нашей планеты, которые происходят из самых отборных, самых рафинированных семей или сами такие семьи основали.

Но мама твердо заявила совету, что пятеро детей – максимум, на больше у нее времени не хватит, и родила всех нас в самые сжатые сроки. При этом она работала в бюро планетной инженерии, чтобы не умереть со скуки. А потом заморозила одного за другим всех своих детишек, так быстро, как только было можно. Всех, кроме меня, потому что я была первенцем. Кларк два года провел при глубоком минусе, а то был бы моим ровесником. Конечно, время гибернации не считается: официально Кларк родился в тот день, когда его разморозили. Помню, я страшно ревновала. Мама тогда вернулась с разведки Юноны и сразу же занялась Кларком, а мне это казалось ужасной несправедливостью.

Тогда дядя Том мне очень обстоятельно объяснил нашу ситуацию – я часы просиживала у него на коленях, – и с тех пор я не ревную к Кларку, а просто отношусь к нему настороженно.

Так что под зданием яслей в Марсополисе дожидаются своего часа Гамма, Дельта и Эпсилон. Вернувшись с Земли, мы разморозим кого-то из них и дадим настоящее имя. Мама хочет разом ревитализовать Гамму и Эпсилон и воспитывать, как двойняшек (они девочки), а мальчика Дельту запустить не раньше, чем девочки научатся помогать по дому. Папа же говорит, что это несправедливо: Дельта имеет все права быть старше Эпсилон по естественному праву первородства. А мама отвечает, что это – благоговение перед прецедентом и недурно бы папе оставлять эти пережитки прошлого в кампусе, а не тащить домой.

Папа говорит, что у мамы нет ни капли сентиментальности, а мама соглашается и говорит, что чувства только мешают решению задач, требующих рационального подхода.

«Ладно, тогда будем рациональны, – говорит Па. – Старшие сестры или подавят личность мальчика, или вконец его избалуют».

Мама называет папину гипотезу ненаучной и необоснованной. Па говорит, что она собирается увильнуть от своих обязанностей, подменив воспитание серийным производством, и мама радостно соглашается с этим, а потом спрашивает, почему бы не применять в семейной жизни апробированные технологические принципы?

Па оставляет вопрос висеть в воздухе. Он кивает маме задумчиво, мол, две маленькие, одинаково одетые девочки – это было бы симпатично… Назвать их надо будет Маргарет и Маргаритой, а в домашнем обиходе звать Пэг и Мэг. Кларк тогда шепнул мне: «Зачем их вообще размораживать? Не лучше ли забраться туда ночью и открыть вентили, типа такой несчастный случай?»

Я велела ему прополоскать рот синильной кислотой и посоветовала не говорить ничего такого при папочке. Представляю, какую трепку задал бы ему папочка. Хоть он и историк, но строго следует самым новым, самым прогрессивным теориям детской психологии: всякий раз, когда нужно, чтобы урок не забылся, он закрепляет информацию в коре больших полушарий при помощи болевых ощущений. «Пожалеешь розгу – испортишь ребенка», – говорит он.