Павел Парфин - Сумасшедший репортер [СИ]

Радик закрыл за собой дверь и щелкнул замком. Заскрипели ступени лестницы, вначале громко, потом все тише и тише. Вдруг раздался яростный окрик Ульяна: «Тарас, держи директора!»

Безсонов и Генка как по команде прильнули к двери. Напрасно: заливая глаза черной прозрачной патокой, из щелей сквозила вместе с морозным ядреным воздухом рождественская лесная ночь.

— Андрей Васильевич хотел вытащить из колодца сына, — догадался Женька.

— Ну и правильно! И я бы так сделал! — выразил свою солидарность Генка.

— Так-то оно так, но, видится мне, в колодце никого нет.

— Да ты что спятил?! Мы же только что видели!..

Снизу, уже изнутри дома, послышались хорошо различимые крики, брань, глухие удары, чей-то короткий стон, громыхнул, упав, какой-то тяжелый предмет.

Шум продолжался минут десять, потом стих, но Безсонов чувствовал, что там еще не все кончилось. Словно в подтверждение его мыслей, снизу раздался ужасный крик и почти одновременно звук разбившегося стекла.

Через четверть часа Тарас заволок на чердак бездыханного Шубина и молча швырнул в сено. Потом, вытерев рукой пот со лба, забурчал, непонятно к кому обращаясь:

— Ну чого ты дывышься?.. Говнюк твий дырэктор! Чого вин смыкався? Я ж йому крычав: «Стий, подлюка, вбью!» Так вин, гадюка, шо накойив?.. Вмазав батькови в око! Ну я потим йому так вмазав! И й ще раз! Ще!.. Алэ спочатку вин пидпысал договир. Розумиишь, вин пидпысал його! Тьфу, буржуйскька пыка!

Неизвестно, еще сколько времени продолжался бы монолог Тараса, но снизу его позвал властный «батькин» голос, и хлопец, еще раз плюнув, ушел.

Шубин лежал неподвижно, уткнувшись лицом в напитавшееся ночной стужей сено. Безсонов перевернул его на спину, отчего Шубин коротко застонал, но так и не пришел в сознание. Носовым платком промокнул директору кровь на разбитом лице. Генка присел рядом на корточки.

— Если директор взаправду подписал бумажки, нам всем хана! — сказал он. — Непонятно, почему он не подписал их раньше, там, на заводе?

Безсонов пожал плечами: — Просто Андрей Васильевич не доверяет бандитам. И имеет для этого все основания… Дай мне свой носовой платок, а то мой весь в крови.

— Откуда он у меня? Я парень простой, сморкаюсь прямо в снег!.. Послушай, если он не доверял тем козлам, то на хрена согласился подписывать?.. Сломался, что ли?

— А ты бы не сломался?! — взорвался Безсонов. — На твоих глазах держат в колодце сына, потом самого зверски избивают! Не сломался бы?!.. Уверен, немного найдется мужиков, которые выдюжат в такой ситуации!

— Понимаю. Чего тут непонятного? — Генка вздохнул. — Но жить все равно хочется.

Пленники замолчали, прислушиваясь к новым шагам, приближавшимся по скрипучим ступеням. Щелкнул замок, нерешительно отворилась дверь, и раздался усталый голос старухи, совершенно не различимой на фоне обезжизненного ночного неба.

— Не спите, сынки?

— Так вы ж спать не даете! Деретесь! — проворчал Генка. Старуха бросила на пол какие-то вещи, чиркнула спичкой, раз, другой — и уголок чердака осветило нервное пламя свечи. Старуха подняла с пола черный тулуп на овечьем меху и укрыла им лежавшего без каких-либо признаков жизни Шубина.

— Это страдальцу. А то замерзнет, бедолага. Мороз-то на дворе все крепчает!.. А это вам, — старуха протянула второй тулуп Безсонову, — будете греться друг за дружкой.

— Вы к нам очень добры… не знаю, как вас по имени, — сказал Женька.

— Мать покойная меня Тэтяной называла. А Ульян привык все больше ведьмой да старой каргой обзывать. Один только Леша помнит еще мое настоящее имя.

— Леша? — переспросил Безсонов и подвинулся к старухе, в руках у которой появился вдруг маленький чугунок.

— Это мой второй брат. Он полоумный, но добрый, как ребенок.

Безсонов вспомнил голубоглазого старика, кормившего сегодня посреди дороги козу. Старуха сняла с чугунка крышку, и тут же из него пахнуло чем-то давно забытым — теплым и вкусным прошлым.

— Состряпала немного кутьи. Сегодня ж Рождество Спасителя нашего. Вот, угощайтесь с Богом! — старуха протянула мужчинам ложки.

Глядя, как они уминают кашу, бабка Тэтяна замолчала. Потом вдруг продолжила рассказ:

— Годков так шестьдясят назад на хуторе, кроме нас, жили еще две семьи. У них были злые и глупые дети. Мы в то времечко тоже были детьми. Соседские не любили Алешу, били его частенько и дразнили «лешим»…

— Это же оливки! — выплюнув на ладонь косточку и поднеся ее близко к глазам, удивился Женька.

— В кутью изюм кладут да чернослив. Но откуда у меня чернослив?.. Сколько раз просила Ульяна, но он всегда ругается, кричит на меня. Вот привез соленых слив, пришлось их в кутью добавлять.

— А почему люди покинули хутор? — спросил Безсонов.

— Испугались нашего горя, — вздохнула бабка Тэтяна и перекрестилась, глядя на дверь. Безсонов переглянулся с Генкой и вопросительно посмотрел на старуху.

— Ох, давно это было, сынки, так давно! Уж боль прошла-позабылась, а с ней и жизнь моя, — всхлипнула старуха. — От всего-то века моего бабьего — сухая седая прядь волос!.. А в юности — знали бы вы, сынки, какие у меня были локоны! Густые, непокорные! И я вся шальная, непокорная!.. Мать не знала, что со мной делать. Однажды она меня сильно наругала, и я озлилась… и убила ее… Давняя история, сынки, и темная. А горела хата сильно! Те, кто видел наш пожар, будучи в тот час в лесу, говорили потом: «Казалось, будто солнце встает с того света!..»

Безсонов и Генка, давно забыв про кутью, внимательно слушали бабку Тэтяну, не отрывая взгляда от ее восковых пальцев, беспокойно теребивших старый пуховый платок. Во сне тихонько постанывал Шубин.

— Ну ты, бабка, даешь! — очнувшись от странного наваждения, присвистнул Генка. — Может, ты нам в кутью мышьяка сыпанула?

— От горя Алеша тронулся умом, — не обидевшись на Генкин вздор, продолжала старуха, — а Ульян покрыл меня, не выдал милиции, облепившей хутор, как осы ворованное варенье. С тех пор Ульян мне житья не дает, правит моей судьбой, как черный монах!..

— Страшно! Но все это дела давно минувших дней, — сказал Женька. — Сейчас же, пока вы рассказываете свою историю, замерзает, погибает маленький мальчик! И вы будете причастны к его смерти! Вы станете дважды убийцей!

— Ну что ты, сынок! Чтоб я дозволила погубить Сереженьку? Господь с тобой! — взволновалась бабка Тэтяна. — Сейчас он в надежном месте… Да, это место не для ребенка, страшно и низко держать его там! Но там он хоть защищен от лютого холода!.. Сынки, спасите Сереженьку!

— Но как? — подался вперед Безсонов.

— Убейте их! — зловещим шепотом обдала его старуха, отчего Женька невольно отпрянул. Бабка Тэтяна тотчас сникла. Порывшись за пазухой, где-то возле сердца, она вынула маленькую иконку.