Владислав Русанов - Оборотень с человеческим лицом [три рассказа]

— Туркестан? — связал мысленно густой загар гостя с хромотой чинный, похожий на Владимира Крестителя, поп.

— Трансвааль, отче, — охотник, сменивший к ужину дорожный сюртук на мохнатый свитер с высоким горлом, присел на край лавки.

— Ишь ты! Далече вас занесло. Ну, да соловья баснями не кормят. Угощайтесь. Наливочку моя матушка готовит знаменитую.

Кроме изготовления вишневки к талантам матушки относилась засолка грибков, квашенье капусты, а также выпечка духовых пирогов с зайчатиной.

— А что вы думаете, отче, о волке вашем? — поинтересовался Андрей Николаевич, когда понял, что более не в силах съесть ни кусочка.

— Что Ёська натрепал? — Зосим вылил в блюдце третью чашку обжигающего чая.

Рязанов неопределенно пожал плечами.

— Так и есть, — горестно покачал головой поп. — Мужики тут решили, что не волк это, а оборотень… Только от лукавого это все. Бесовщина одна…

— А вы что думаете, отче?

— Неисповедимы пути Господни, — перекрестился на образа хозяин.

— Ясно. А что за студент тут у вас такой, антихрист?

— Тьфу, опять Ёська? Сам забыл, когда последний раз в храме был, а туда же. Анархист у нас живет ссыльной. Нешто вам Кузьма Федотыч не сказывал?

— Не до того видать исправнику, — гость медленно поднялся. — Благодарю за угощение. Пойду спать, пожалуй. Завтра с зарею в лес. Поглядим, что за чудо у вас завелось.

Поутру сырой южный ветер нагнал клочковатых туч. Повалил снег, грозящий к вечеру замести всю округу.

Несмотря на уговоры, Рязанов все же покинул дом. Стал за воротами на обтянутые по-тунгусски собачьей шкурой лыжи и ходко заскользил по снегу.

У колодца его окликнула круглолицая молодка в овечьей телогрейке.

— Поздорову тебе, барин.

— И ты здравствуй, красавица, — охотник остановился, с интересом ожидая, что будет дальше.

— Тебе уже Ёська на Тимку-лесника натрепал? Али не успел?

— А ты никак в адвокаты к леснику метишь?

— Не знаю я таких слов, барин, — смутилась баба. — Только у самого Хохла рыло в пуху по самое некуда…

— Что ты говоришь?

— То и говорю! Как взял его в зятья мельник, так до Спасу не дожил, — молодка со злостью рванула ведро и пошла, хлюпая ледяной водой на черную поневу.

— Как помер мельник-то?

— Утром нашли на проселке. С перепугу, говорят, — зло бросила баба через плечо.

«Ох и Вешки. Куда там Мадридскому двору!» — вновь направляясь к заметенной опушке, подумал Рязанов.

В лесу ветер поутих. Залепленные снегом ветки клонились, как руки великанов, норовя сцапать чужака. Охотник сосредоточился и пошел меж стволов широким зигзагом, прислушиваясь к одному ему ведомым ощущениям.

Пробираясь через бурелом, он обогнул овраг, миновал редкий березняк и, наконец, в неприметной ложбине, заросшей ельником, обнаружил то, что искал — низкий пень, на срезе которого катилось громовое колесо со спицами, загнутыми противосолонь. А посреди пня торчал насмерть всаженный нож с потемневшей костяной рукоятью.

Охотник сторожко прошел кругом, оглядывая кусты; скинул под ёлку лыжи, на них легла одежда; бережно повесил на сучок нательный крест. Затем он глубоко вздохнул и прыгнул через пень «рыбкой». По ту сторону приземлился черный поджарый волк, взрыв снег крепкими лапами.

Неслышные человеку запахи и звуки ушатом воды обрушились на оборотня. Осваиваясь с новым телом, он пошел дугой по ложбине, высоко поднимая подушечки лап. Пообвыкшись, принюхался и труской ходой побежал в чащу.

Оборотень не таился, не прятался под ветер, поэтому его заметили раньше. Из белесой мглы неслышно выступили желтоглазые тени. Шестеро матерых и четыре держащихся позади переярка. Прижав уши и показывая желтоватые клыки, вперед выступил вожак. Втянул воздух заиндевелыми ноздрями.

Черный волк уверенно пошел навстречу. По мере его приближения склонялась тяжелая лобастая голова вожака.

«Что ты хочешь, брат?»

«Укажите мне убийцу».

«Мне будет больно это сделать, брат».

«Ты хочешь облав? Яду, капканов?»

«Не хочу. Я в ответе за свою стаю. Поэтому…»

Старый волк смущенно моргнул и отвел взгляд янтарных глаз.

«Это покручь… Обещай, что не причинишь ей вреда».

«Покручь?» — в свой черед удивился черный.

«Ты привык видеть человека, оборачивающегося зверем. Когда-то я нашел нож во пне… И я мог быть человеком. Покручь — это моя дочь. У меня нет повода гордиться ею».

«Останови ее сам».

«Я не могу. Она сильней меня».

«Обереги на пне?»

«Да, это ее рук дело. Теперь нам нет хода в ваш мир. А волками мы не в силах ей противостоять».

«Ошибки молодости нужно исправлять, брат».

«Не убивай ее. Лиши возможности перекидываться. Вытащи нож…»

«Как убедить людей, что беда миновала?»

«Ты сказал: ошибки нужно исправлять. Я стар. Я искуплю вину кровью. Этого хватит?»

«Я принимаю твою жертву, брат», — оборотень низко поклонился вожаку и, вспарывая плотный наст, черной стрелой помчал обратно.

Заливисто раскатился по перрону удар станционного колокола. Народ суетливо втаскивал багаж в тесные тамбуры.

— Ну, прощайте, Андрей Николаич, — исправник вздохнул. — Счастлив был знакомству.

— Взаимно, Кузьма Федотыч. Места у вас замечательные. Охота удалась. А если что не так…

— Что вы, голубчик. Прямо неловко, право. Все расчудесно. Как вы этого зверя взяли. Просто сказка, — вспомнил полицейский сивую шубу матерого волчары.

— Заслуги мои невелики, Кузьма Федотыч. Среди бела дня, на улице…

— Да, прямо осатанел зверюга вконец. На человека дуром попер.

Колокол ударил во второй раз.

— До свидания, Кузьма Федотыч. Пишите, если что… — Рязанов занес ногу на подножку.

— Всенепременнейше… Да, вы слыхали? Мельничиха-то повесилась.

— Что вы говорите?

— Как есть. Прямо на вожжах в конюшне. Ёську под стражу взяли. А все равно отпустим. Типичное самоубийство. Только с чего бы?

— И правда, с чего бы?

После третьего удара колокола паровоз со свистом выпустил пар и, кряхтя, натужно потащил состав, помалу набирая ход. Оставшийся в толпе провожающих исправник, нахмурившись, пошел к казенному возку. Из головы его не шла странная улыбка, сопровождавшая последнюю фразу охотника.

2003

Старинный замок вырос из лесу, подобно сказочному уснувшему сидя великану. Черная угловатая громада, заслонившая неяркие ноябрьские звезды, заставляла с живостью вспоминать времена междоусобиц и кровавой резни. Перечеркнутые черным крестом плащи тевтонцев и яркие жупаны казачьей гулевой вольницы. Казалось, соскочи с коня, прижмись лбом к замшелым, ледяным на ощупь камням, и простоишь до утра, внимая легендам седых веков.

Примерно на полпути с Люблина на Замосць, там, где неширокий еще Вепш дугой огибает поросшее темным ельником нагорье, на левобережье, подле ухоженного деревянного моста раскинул приземистые строения постоялый двор. Точнее, постоялым двором был он во времена Стефана Батория. А потом разросся до целой гостиницы, ухоженной и чистой, завлекающей ненавязчивым уютом и ароматом приготавливаемой пищи нечастых теперь путников.