Максим Сугробов - Плоды манцинеллы

— Недовольных было много. И с каждым годом становилось все больше.

— Недовольных? — Себастьян непонимающе вскинул бровь. — Недовольных чем?

— Вашим изобретением.

Когда-то их называли «темными». Всех тех, кто не мог позволить себе сканирование, либо отказывался от него. Обычное понятие, пусть и несколько грубое. Родители Энди были из их числа, но в каком-то ином, добром смысле. Мать и отец проработали в школе всю жизнь, преподавали и учили. У них имелись деньги на обследование, но желания не было вовсе. Андрас считал их чем-то уникальным, необычным. Но к 2027 году от сканирования стали отказываться все чаще и чаще. И дело оказалось не в деньгах.

— Люди боялись узнавать правду. Ведь эта правда, как показывала статистика, разрушила немало жизней. Вы даже не представляете… — Саммерс виновато потупил взор. — Многие лишились всего в первые годы новой эпохи. Всего: работы, уважения. Имени. С одной стороны — это пошло на пользу нашему обществу. Несомненно, — Алан кивнул сам себе. — На место старых, прогнивших лидеров науки, политики и искусства пришли новые люди. И люди эти были другими, доктор. Живыми, гениальными. Они творили, конструировали, преображали наше настоящее и ничего не требовали взамен.

— Я не понимаю, — Бастиан интенсивно потряс головой. — Как это связано с Цюрихом?

— Терпение, доктор. История важна в деталях, — Саммерс сделал паузу и продолжил: — Как я уже сказал, недовольных было много. Они кончали с собой, залезали в петлю, вскрывали вены, пускали пулю в лоб. Их, если можно так выразиться, отстранили — у руля встали те, кого одобрил сканер. И ладно бы случай оказался единичным, но нет: на обочину жизни выкинуло не одну тысячу людей, — Алан вновь отогнул один палец. — Это первая группа ваших ненавистников.

Майер молчал. Лишь задумчиво кусал губы.

— Вторых было больше. Представьте себе, что вы приводите сына или дочь на обследование — выкладываете немалую сумму за скан в надежде узнать, насколько прекрасным будет будущее вашего ребенка… А в итоге вам говорят, что максимум, на который может рассчитывать ваше чадо — мытье полов и сортиров в каком-нибудь второсортном заведении. Или даже проще — это говорят лично вам, о вас. Как бы вы отреагировали?

Себастьян не ответил.

— Вот то-то и оно, доктор, — печально протянул Саммерс. — До 2044-го бунты считались редким явлением. Так, по мелочи — то тут, то там обиженные сканером люди собирались небольшими кучками на площадях, держали в руках плакаты, на которых яркими буквами были написаны революционные возгласы…

«Талант не равен труду!»

«Душа — не документ!»

«У каждого должно быть право! У каждого должен быть шанс!»

Энди помнил эти плакаты. И помнил зарева пожаров, что пришли за ними.

— Но никто не обращал внимания. Сканер дал так много за такой короткий срок, что любая цена казалась приемлемой. Да и здесь, в научных городах, ничто не предвещало беды. Только вот в итоге получилось совсем иначе.

К 2043-ему темные объединились — мировая сеть полнилась видеороликами, в которых представители «угнетенных» призывали общественность отказаться от принципов новой эпохи. В разных странах, на разных языках одно и то же послание подавали с разного ракурса: где-то акцентировали внимание на вмешательстве «машины Майера» в Божий замысел, в других местах говорили о том, что сканирование нарушает человеческую индивидуальность, тайну личности и право на самореализацию.

— Когда протестов стало больше, правительства некоторых стран предприняли попытку хоть как-то урегулировать конфликт. Но стало только хуже. В январе 2044-го прогремели первые взрывы.

В ночь с понедельника на вторник, 18 января 2044 года в столице Японии было шумно. Светло, как днем, и жарко, как летом. Стеклянный небоскреб «Одуукана» словно провалился под землю, растаяв в ярчайшей вспышке праведного огня. Темные разрушили башню корпорации, первый завод «Ноджу» и уничтожили при этом несколько центральных кварталов города. Расчеты подвели. То, что должно было стать локальным взрывом, превратилось в жестокую демонстрацию грубой силы.

— Это был первый удар. Они начали с Японии и подорвали в тот день десятки заводов «Одуукана» по всему миру. В России, Европе, Штатах.

— Боже, — выдохнул Майер.

— Многие тогда вспоминали его имя. Едва пыль от последнего взрыва осела, террористы сделали заявление, — Саммерс обратился к камере. — Энди, в том же меню, где ты настраивал работу экранов, есть ссылка на папку. Открой ее. Там лишь один файл, как найдешь — запускай.

Андрас повиновался. История Алана настолько его увлекла, хоть он и сам знал ее в деталях, что Ланге начал чувствовать необъяснимое родство с Майером. «Родство, мать его». Энди казалось, что Саммерс обращается не только к потерявшему память Себастьяну, но говорит непосредственно с самим Энди, пытаясь донести до того какую-то важную и глубокую мысль.

Файл назывался просто — «Послание». Запустив его, Андрас отметил, насколько резко изменилась картина на мониторах: стены зала стали ярче, словно кто-то щедрым, единым мазком закрасил все белизной, а большую часть каждого экрана занял неясный, расплывчатый силуэт. Образ пошевелился, сделал шаг назад и показал себя зрителям. Энди видел этот ролик. Когда-то давно.

— Здравствуйте, — женщина кивнула камере. — С вами говорит Родство.

— Я знаю ее, — выпалил Майер. — Клянусь жизнью, я ее знаю.

— Имя мне Мать, — продолжала женщина. — А каждый член нашего союза приходится мне Сыном или Дочерью.

Себастьян, замерев, смотрел на стену.

— Если вы видите эту запись, то встреча между Родством и лидерами ваших стран, закончилась ничем. Мы хотели мира для всех и каждого, но не были услышаны. Беспорядки, что сегодня потрясли несколько ваших городов, дело рук наших. Родство вышло из тени и требует уважения. Мы долго просидели в подполье, не один год терпели ущемления и издевательства, но теперь хватит! Хватит! Я произношу это слово, а вторят мне миллионы голосов. Наше послание таково: мы, и сейчас я говорю про все человечество, создали дивный новый мир, который должен был стать раем. Но стал адом. Вернуть свое место и справедливость любой ценой — вот наша цель и наше желание.

Женщина стойко смотрела в камеру, а ее глаза пылали гневом.

— Мы совершили много ошибок, и главная из них — «Ноджу». Пришло время воздаяния.

Она исчезла, а на ее месте возник символ — раскрытая ладонь и сжатый кулак. Экран погас, на какое-то мгновение оголив пустую стену, а затем вновь вспыхнули сводки последних новостей. Майер продолжал заворожено смотреть туда, где еще секунду назад находился знакомый образ.

— Она сильно изменилась. Я помню ее другой.