Максим Сугробов - Плоды манцинеллы

— Отлично! — бросил он. — Просто замечательно. Я не могу даже посмотреть старые…

И тут его осенило. Та мысль, что кольнула тревогой и улетела прочь, расцвела в новом свете, сияя новыми вопросами, на которые не было ответов.

— Мать моя… — выдохнул Энди. — А где старые записи? Где старые записи, док?!

Семь лет работы с Майером. Со слов Алана. Должно быть, скопился немалый такой архив подобных интервью, где чертов Себастьян плачет и теряет сознание… Но где все это? И почему, мать его, почему Алан ничего не показал?

— Это все дурно пахнет, Энди, — так говорила Карен во сне. — Это все воняет, я бы сказал. Смердит…

Андрас вновь вернулся к бумагам, к стеллажу. Оставалась последняя полка, самая нижняя — последний шанс найти что-либо прямо здесь и сейчас. Он окинул взглядом устроенный в лаборатории беспорядок и тяжело вздохнул. Дурные мысли бурлили злобой. Уже даже не раздражением от неведения и не невинной досадой — Энди чувствовал гнев. Чувствовал себя обманутым дураком, которого ради веселья водят вокруг да около.

— Это же самое основное, — процедил он сквозь зубы. — Доверие…

Нужны старые записи. Андрас должен их увидеть, просто обязан. Зачем Алану их прятать, ведь Энди и так уже все видел с ярких мониторов в операторской? Или действительно была причина? Было, что прятать?

Он с силой потер глаза, взглянул на часы — 13:27 — и принялся разбирать последние папки. Спустя 64 минуты — в 14:31 — Андрас устало опустился прямо на холодный пол лаборатории, обнял колени и, яростно стиснув зубы, уставился на пустой стеллаж. Ни ответов, ни хотя бы намеков. Ничего. Единственные слова, что казались ему более-менее важными, были написаны мелко, но жирно на листочке со стихами. «Шестнадцатый меня тревожит».

— А меня тревожит эта возня, — бросил Энди. — Если в скором времени ничего не узнаю — свалю к черту. Привет-пока, добрый док…

Ему эта мысль не нравилась. И дело было не в том, что престиж работы в Центре имел хоть какую-то ценность. Совсем наоборот — после Родства любая социальная значимость на шкале «приоритетов» Андраса Ланге находилась где-то совсем рядом с пустой бутылкой виски. То есть — полный ноль. Но мысль, тем не менее, казалась противной.

— Не хочу уходить без ответов, — пробормотал Энди. — Чтоб мне сдохнуть…

В 16:16 распотрошенные ранее папки вернулись на свои места. Или почти свои. Он не был уверен, что все сделал правильно — часть листков, наверняка, перекочевала из одной стопки в другую или вовсе перелетела с полки на полку. Черт его разбери. Подписи на папках никто не делал.

— И так сойдет, — буркнул Энди.

Он никогда не видел, чтобы Алан копался в этом стеллаже. Конечно, времени в лаборатории Андрас провел немного, но уверенность крепла — если Саммерс заглянет в старые бумаги, то совершенно точно определит, что здесь порылся кто-то еще.

— Пусть так. Старикашка.

В 16:22 он уверенно шагал по пустому коридору Центра, слушая гулкий звук собственных шагов. Напряжение витало в воздухе и исходило оно от Энди. Андрас пытался представить себе объяснимые причины всех тайн Алана Саммерса, пытался смоделировать в голове достоверную ситуацию, используя те данные, что у него были. А данных жутко не хватало. Даже важные даты, озвученные доктором на интервью, никак не всплывали в памяти.

— Майер, — шептал он на ходу. — Майер, Эстер. Когда его нашли? В 44-ом?

Энди вышел на улицу в 16:31. Холодный воздух наполнил легкие, слегка прояснил голову, но мысли, тяжелые, неприятные мысли, к сожалению, никуда не делись. Даже заветное и теплое имя Тэйе вспомнилось не сразу — настолько тревожно он себя ощущал. Андрас сделал несколько шагов и остановился. В кармане вибрировал телефон.

Входящий вызов. Алан Саммерс.

— Да? — сухо ответил он.

— Энди? Ты слышишь? — голос дрожал, звенел от возбуждения. — Все получилось, Энди. Или получится. Короче, мне дали добро.

— Отличная новость, папаша.

— Да. Отличная. Давай мы с тобой договоримся на… Э-э-э… Какой сегодня день?

— Среда, 24 сентября.

— Замечательно. Давай договоримся на понедельник. Точно, — недолгая пауза. — В понедельник проведем наш эксперимент.

— Твой эксперимент, — грубо вставил Энди.

— Наш, парень, наш! Он очень важен. Ты поймешь.

— Слушай, Алан, я бы хотел…

— Не сейчас, Энди, не сейчас, — доктор утробно пыхтел в трубку. Очевидно, он разговаривал на ходу. — Все детали позже, потом.

— У меня вопросов уйма.

— И вопросы потом, Энди. Приходи в понедельник, к восьми утра. Это будет важный день, великий день, я чувствую.

— Прям из штанов выпрыгиваю от нетерпения.

— Ха! Смешно. Ты славный парень, Энди. До понедельника.

И Алан Саммерс бросил трубку.

— Мне здесь нравится! Приятно очень!

Девочка обошла все комнаты, заглянула в каждый комод и шкафчик, высунулась в несколько окон и надолго задержалась в спальне. Бастиан ходил за ней следом, молча наблюдая, с нелепой улыбкой, застывшей на губах, и с окрыляющим чувством где-то внутри.

— Прекрасно, — сказал он. — Я очень рад.

Чужая женщина была совсем рядом. Она бросала недобрые взгляды и наигранно хмурилась, то и дело недовольно хмыкая, но ей не удалось омрачить радость долгожданного дня. Маша — все еще Маша, — подошла к ней и виновато потупила взор.

— Прости меня, — сказала девочка.

— П-простить? — неожиданные извинения обезоружили Бремер, и скрыть это ей не удалось. — За что простить?

— Ты недовольна из-за меня. Я это… — Мария задумалась. — Чувствую.

— Ты… Я… — женщина обреченно качнула головой. — Все нормально.

— Ты уйдешь.

Это был не вопрос. Утверждение прозвучало так незыблемо, что даже Себастьян неуютно поежился. Марта кинула на него быстрый взгляд, вновь посмотрела на Машу и прерывисто кивнула.

— Уйду.

— Мы еще увидимся?

— Мы будем часто видеться, девочка. В университете.

— Что это?

— Это… — Бремер подошла к Марии, протянула руку, чтобы погладить Машу по голове, но тут же ее отдернула, едва дотронулась до светлого локона. — Бастиан тебе объяснит.

Чужая женщина собирала вещи, а девочка распаковывали свои. Поклажа Маши была невероятно легкой и скромной: упаковка старых цветных карандашей, несколько измалеванных листков детской живописи — все старые рисунки она оставила в приюте, здесь были лишь те, что Мария нарисовала в дороге до Цюриха, — несколько простеньких платьев, пачка нижнего белья и бледная пижама, изображение на которой давно стерлось, превратившись в едва различимый серый контур. У Бремер же вещи не знали счета.

— Я все не увезу за раз, — сказала она, опустошая полки. — Оставлю тут. Потом заберу.

Маша с любопытством наблюдала за сборами. Она смотрела во все глаза, ведь здесь было столько незнакомых вещей. Косметика в виде множества баночек и бутылочек всех цветов и размеров, ноутбук, планшет и телефон, фен и депилятор. Столько всего неизвестного ребенку из детского дома. Мария осыпала Бастиана вопросами, спрашивала, спрашивала и спрашивала, получала ответы и задумчиво, по-детски забавно, кивала.