Максим Сугробов - Плоды манцинеллы

Ведь он оставил ее в лаборатории Алана, снял при входе, потом схватил кружку с кофе и сделал щедрый глоток.

— Это все она, парень, — зазвучал голос Саммерса. — У меня выбора даже нет. Нет права голоса, нет воли. Она все забрала…

Туман забытья рассеивался, проступали бледные очертания серой комнаты.

— Нет, — простонал Энди. — Нет, нет, нет.

Его мутило, спазм сковал желудок. Больно и мерзко. Страшно.

— Это она убила Майера.

Саммерс сидел на стуле прямо перед кроватью, а запястья Андраса плотно облегали кожаные ремешки.

— Она мне все показала, парень. Бастиан умер от ее удара. Зацепило волной. Не специально, конечно, но… Хреново вышло.

— Отпусти меня, — выдавил Энди. — Отпусти…

— Я не могу.

Алан поник, закрыл лицо руками.

— Я каждый день чувствую ее боль. Каждую минуту. Это невыносимо, это…

— Отпусти меня, слышишь?! Отпусти, мать твою, меня!

Андрас заколотил руками и ногами, пытаясь ослабить хватку ремней, кричал во все горло, пока Саммерс, замерев, сидел на стуле и наблюдал за представлением. А потом что-то коснулось затылка. Мягко, но ощутимо.

Дверь палаты плавно открылась, в проеме стояла Тэйе Серрма. Энди оживился, воспрянул, прокричал девушке, чтобы та позвала на помощь, чтобы привела кого-нибудь, кто может остановить сумасшедшего доктора, чтобы спасла Андраса Ланге… В панике он не сразу заметил перемены. Не задался вопросом, почему темные и гладкие волосы Тэйе теперь вдруг светлые и кудрявые. И почему глаза ее так яростно блестят синевой.

Девушка шагнула в палату. Дверь беззвучно закрылась.

— Ты больная, — прохрипел Алан. — Ты просто, мать твою, больная.

— Привет, Энди, — даже не посмотрев на Саммерса, сказала она. — Вот мы и на месте. Это был долгий путь.

— Тэйе, пожалуйста. Прошу тебя, позови кого-нибудь…

Тошнота подступила к горлу. Глаза защипало. Энди все понял.

— Ну, давай, — вставил Алан. — Давай, расскажи ему, Эстер. Или покажи, как ты умеешь. Продемонстрируй силу и жестокость, чокнутая ты сука.

— Замолчи. Ты сделал свое дело, старик. Теперь уходи.

— Я не уйду. И не мечтай. Ты превратила меня в безжалостную сволочь, знаешь? Я уже и человеком то себя не чувствую! — Алан покраснел, его мелко трясло. — А теперь ты хочешь, чтобы я ушел? Чтобы через пару дней я сел перед ним в студии и улыбнулся?

— У тебя есть идеи получше? — холодно спросила девушка.

— Тэйе, — взмолился Андрас. — Милая моя… Отпусти, пожалуйста. Давай уйдем вместе, как хотели, — он дрожал пуще Саммерса, но внимание на это уже не обращал. — Сбежим на юг… Прошу тебя.

— Нельзя, — отрезала она. — Нельзя, Энди. В этот раз точно получится. Я должна вернуть отца.

— А как же я?! Ты убиваешь всех! Посмотри вокруг! Хочешь сделать меня семнадцатым? Убить?

— Я смогу вернуть тебя позже.

— Вернуть? — Энди забился в истерике. — Зачем меня возвращать? Не надо меня возвращать! Вот же он я! Здесь! Живой!

Что-то мелькнуло в глубине синих глаз. Надежда. Шанс на спасение.

— Я люблю тебя, Тэйе, — прошептал Андрас. — Люблю больше жизни, пожалуйста…

Она посмотрела на Алана. Замерла в неуверенности. А потом вновь вернулась к Энди и сказала:

— Это хорошо. Любовь и станет ответом.

Затылок взорвался болью. Все чувства и мысли разлетелись на миллионы частей, абстрактной картиной озарив восприятие. Он уже не видел, как Эстер мотнула головой, мечтательно прикрыв глаза. До конца и не успел понять, что произошло…

Оковы рухнули, опора исчезла. Грудь нестерпимо сдавило, рвануло куда-то вниз, туда, где только что была кровать, а теперь открылась вечная бездна. Его кидало и крутило, сминало и выворачивало, обнажая сокровенное, вычищая личное и дорогое. Он летит. То вниз, то вверх, то замирая на месте, чтобы затем вновь устремиться куда-то. Темнота наполняется красками, а цвета тонут во мгле. Он видит равнину и обрыв, клочок суши, со всех сторон окруженный пропастью, жалкий островок, на котором нашлось место двоим. Мужчине и женщине. Они говорят, смеются и плачут, держатся за руки и нелепо смотрят друг другу в глаза. Ведь никто из них не может поверить обретенному счастью…

Он подлетает поближе. Мужчина кажется смутно знакомым. Сложно вспоминать, сложно думать. Женщина покидает свое место и садится рядом — теперь они вместе, едины. Пустое кресло медленно заполняет снег. Мужчина вскидывает голову и смотрит прямо на него, что-то говорит. Его губы шевелятся. А во внешности видится столько родных очертаний, что больше невозможно терпеть… Тьма разрывает пейзаж на лоскуты, сминает картину, как старый лист бумаги, оставляя уверенность лишь в одном — этого не было. Никогда не случалось. Женщина ничего не значит, мужчина никто. Островок суши тонет в небытие, становясь частью бездонной пропасти…

Серые стены налетают со всех сторон, снизу поднимается пол, сверху падает потолок. Ящик замкнулся. Детали вырисовываются постепенно: стеллажи, окно, дверь, столешница с ящиками и длинный стол по центру. На одном из стульев появляется старик. Он делает записи древней ручкой, слышен скрежет пера по твердой бумаге. Каждая новая буква стройна и точна, как штрих мастера, уникальна и в то же время подобна всем остальным. Раздается стук. Старик встает, открывает дверь, за которой видна лишь вечная пустота, говорит приветствие. «Ты должно быть Андрас, да?» Парень лет тридцати шагает в свет и нервно кивает: «Андрас Ланге, доктор Саммерс», — говорит он. — «Мне сказали прийти». Юноша выдавливает улыбку, хочет казаться таким же, как все. Хочет быть живым. Но внутренние раны настолько глубоки, чудовищны, настолько многочисленны, что видно их уже и снаружи. «Можешь звать меня Алан», — произносит старик и хлопает парня по плечу. «Хорошо. А вы меня — Энди».

Стены смыкаются, пол летит навстречу потолку. Фигуры неизвестных людей сжимаются в точку и растворяются внутри тесного коробка.

Сюжеты мелькают один за другим, палитрой чувств и ощущений разукрашивая опустошенный разум. Он видит комнату, уютный сумрак которой обещает покой и защиту, слышит чей-то голос, приятный и нежный. Делает вдох. Тягучий воздух пропитан алкоголем и чем-то еще — неуловимым, мимолетным. Это не запах, нет. Совсем другое. Слово…

Свет вспыхнул и погас. Вокруг снуют тени, а холодный Голос грозно вещает из пустоты, и говорит он надменно, противно, источая вонь слепой власти и собственного превосходства. Невыносимый монолог звучит, а внимают ему пустые силуэты — оболочки, израненные и дырявые. Остатки живых душ. Голос обрывается, тишину оглашает смех. Дикий хохот, наполненный болью, ненавистью и отчаянием, разгоняет густые тени. Юноша, совсем молодой, сидит на земле и смеется. Его раны ужасно кровоточат, а он смеется. Багряная лужа ширится, а он смеется.