Аркадий Стругацкий - Отель «У погибшего альпиниста». Повесть

И тут наконец, появился Хинкус. Он вошел и сразу остановился. Симонэ пустился вновь рассказывать про метрдотеля, и пока он объяснял, что названный метрдотель не ел никакого филе, а все было как раз наоборот, Хинкус стоял на пороге, а я смотрел на него, стараясь при этом не упускать из виду и Мозесов. Я смотрел и ничего не понимал. Госпожа Мозес кушала сливки с сухариками и восхищенно слушала унылого шалуна. Господин Мозес, правда, покосился на Хинкуса кровавым глазом, но - с полнейшим равнодушием и сразу же снова обратился к своей кружке. А вот Хинкус с лицом своим совладать не сумел.

Сначала вид у него сделался совершенно обалделый, как будто его ударили веслом по голове. Затем на лице явственно проступила радость, исступленная какая-то, он даже заулыбался вдруг, совершенно по-детски. А потом злобно оскалился и шагнул вперед, сжимая кулаки. Но смотрел он, к моему величайшему удивлению, не на Мозесов. Он смотрел на Барнстокров: сначала в полнейшем обалдении, потом с облегчением и радостью, а потом со злобой и с каким-то злорадством. Тут он перехватил мой взгляд, расслабился и, потупившись, направился к своему месту.

- Как вы себя чувствуете, господин Хинкус? - участливо наклоняясь вперед, осведомился дю Барнстокр. - Здешний воздух…

Хинкус вскинул на него бешеные желтые глазки.

- Я-то себя ничего чувствую, - ответствовал он, усаживаясь. - А вот каково вы себя чувствуете, а?

Дю Барнстокр в изумлении откинулся на спинку стула.

- Я? Благодарю вас… - Он посмотрел сначала на меня, потом на Брюн.

- Может быть, я как-то задел… затронул… В таком случае я приношу…

- Не выгорело дельце! - продолжал Хинкус, с остервенением запихивая себе за воротник салфетку. - Сорвалось, а, старина?

Дю Барнстокр был в совершенном смущении. Разговоры за столом прекратились, все смотрели на него и на Хинкуса.

- Право же, я боюсь… - Старый фокусник явно не знал, как себя вести. - Я имел в виду исключительно ваше самочувствие, никак не более того…

- Ладно, ладно, замнем для ясности… - ответствовал Хинкус.

Он обеими руками взял большой сандвич, краем заправил его в рот, откусил и, ни на кого не глядя, принялся вовсю работать челюстями.

- А хамить-то не надо бы! - сказала вдруг Брюн.

Хинкус коротко глянул на нее и сейчас же отвел взгляд.

- Брюн, дитя мое… - сказал дю Барнстокр.

- Р-распетушился! - сказала Брюн, постукивая ножом о тарелку. - Пьянствовать меньше надо…

- Господа, господа! - сказал хозяин. - Все это пустяки!

- Не беспокойтесь, Сневар, - поспешно сказал дю Барнстокр. - Это какое-то маленькое недоразумение… Нервы напряжены… События этой ночи…

- Понятно, что я говорю? - грозно спросила Брюн, наставив на Хинкуса черные окуляры.

- Господа! - решительно вмешался хозяин. - Господа, я прошу внимания! Я не буду говорить о трагических событиях этой ночи. Я понимаю - да, нервы напряжены. Но, с одной стороны, расследование судьбы несчастного Олафа Андварафорса находится сейчас в надежных руках инспектора Глебски, который по счастливому стечению обстоятельств оказался в нашей среде. С другой же стороны, нас вовсе не должны нервировать то обстоятельство, что мы оказались временно отрезаны от внешнего мира…

Хинкус перестал жевать и поднял голову.

- Наши погреба полны, господа! - торжественно продолжал хозяин. - Все мыслимые и даже некоторые немыслимые припасы к вашим услугам. И я убежден, что когда через несколько дней спасательная партия прорвется к нам через обвал, она застанет нас…

- Какой такой обвал? - громко спросил Хинкус, обводя всех круглыми глазами. - Что за чертовщина?

- Да, простите, - сказал хозяин, поднося ладонь ко лбу. - Я совсем забыл, что некоторые гости могут не знать об этом событии. Дело в том, что вчера в десять часов вечера снежная лавина завалила Бутылочное Горлышко и разрушила телефонную связь.

За столом воцарилось молчание. Все жевали, глядя в тарелки. Хинкус сидел, отвесив нижнюю губу, - вид у него опять был ошарашенный. Луарвик Л. Луарвик меланхолично жевал лимон, откусывая от него вместе с кожурой. По узкому подбородку его стекал на пиджак желтоватый сок. У меня свело скулы, я отхлебнул кофе и объявил:

- Имею добавить следующее. Две небольшие банды каких-то мерзавцев избрали этот отель местом сведения своих личных счетов. Как лицо неофициальное, я могу предпринять лишь немногие меры. Например, я могу собрать материал для официальных представителей мюрской полиции. Таковой материал в основном уже собран, хотя я был бы очень благодарен каждому гражданину, который сообщит следствию какие-нибудь новые сведения. Далее я хочу поставить в известность всех добрых граждан о том, что они могут чувствовать себя в полной безопасности и свободно вести себя так, как им заблагорассудится. Что же касается лиц, составляющих упомянутые банды, то я призываю их прекратить всякую деятельность, дабы не ухудшать и без того безнадежное свое положение. Я напоминаю, что наша отрезанность от внешнего мира является лишь относительной. Кое-кто из присутствующих уже знает, что два часа назад я воспользовался любезностью господина Сневара и отправил с почтовым голубем донесение в Мюр. Теперь я с часу на час ожидаю полицейский самолет, а потому напоминаю лицам, замешанным в преступлении, что своевременное признание и раскаяние могут значительно улучшить их участь. Благодарю за внимание, господа.

- Как интересно! - восхищенно воскликнула госпожа Мозес. - Значит, среди нас есть бандиты? Ах, инспектор, ну хотя бы намекните! Мы поймем!

Я покосился на хозяина. Алек Сневар, повернувшись к гостям обширной спиной, старательно перетирал рюмки, стоящие на буфете.

Разговор не возобновился. Тихонько звякали ложечки в стаканах, да шумно сопел над своей кружкой господин Мозес, сверля глазами каждого по очереди. Никто не выдал себя, но все, кому пора было подумать о своей судьбе, думали. Я запустил в этот курятник хорошего хорька, и теперь надо было ожидать событий.

Первым поднялся дю Барнстокр.

- Дамы и господа! - сказал он. - Я призываю всех добрых граждан встать на лыжи и отправиться на небольшую прогулку. Солнце, свежий воздух, снег и чистая совесть да будут нам опорой и успокоением. Брюн, дитя мое, пойдемте.

Задвигались стулья, гости один за другим вставали из-за стола и покидали зал. Симонэ предложил руку госпоже Мозес - очевидно, все его ночные впечатления в значительной степени развеялись под действием солнечного утра и жажды чувственных удовольствий. Господин Мозес извлек из-за стола Луарвик Л. Луарвика, поставил его на ноги, и тот, меланхолично дожевывая лимон, потащился за ним, заплетаясь башмаками.

За столом остался только Хинкус. Он сосредоточенно ел, словно намеревался заправиться впрок и надолго. Кайса собирала посуду, хозяин помогал ей.