Кира Измайлова - Чудовища из Норвуда [litres]

– Так кто из вас чудовище? Я что-то не понял…

Ответом ему был сдержанный гул старых деревьев. Кажется, они смеялись.

– Я не стану в очередной раз спрашивать, зачем вы это сделали, – сказала я, когда мы остались наедине, – однако…

– Если ты думаешь, что мне легко было принять такое решение, то ты ошибаешься, – перебил Грегори.

Он стоял у окна, глядя в темноту, – уже сгустились сумерки, дни уже пошли на убыль, а ночи становились все длиннее и длиннее…

– Неужто?

– Да. Я все же повторюсь: мне нужно было, чтобы ты ушла сама, по собственному решению. Конечно, я мог тебя выставить: связал бы да приказал слугам отвезти к твоему брату, вот и все. Но ты ведь упряма, ты наверняка попыталась бы вернуться, разве нет?

– Конечно, – вздохнула я, подошла и обняла его со спины. – Хотя бы ради того, чтобы посмотреть в ваши бесстыжие глаза и узнать, чем заслужила такое свинское обращение! Связали бы, надо же… И будьте уверены: вернуться я смогу. Брат мне теперь не указ, не удержал бы, а уж найти поместье – делать нечего. Я ведь тоже из Норвуда, не заплутаю…

– Ты о чем? – нахмурился он – я видела отражение в оконном стекле.

– Во мне есть капля крови Норвудов, – сказала я, – так духи сказали. Именно поэтому я вижу здешних духов и могу говорить с ними, даже со старыми деревьями.

– Ты шутишь? – Грегори развернулся, наконец, и на лице его читалось такое недоумение, что я, признаться, удивилась. – Деревья не разговаривают!

– Конечно, а фей не существует.

– Феи – разговор отдельный. Да, духов вижу и я, а в детстве даже беседовал с ними, но… Мне казалось, в детстве если не все, то многие разговаривают с воображаемыми друзьями, животными и игрушками!

– Вы просто забыли, – сказала я, внимательно глядя ему в лицо. Интересно знать, в самом деле марьянник способен пробуждать ум? – В детстве вы ведь наверняка не просто так беседовали с духами? Они вам отвечали, я уверена, пусть не словом, но делом!

Грегори нахмурился, будто мучительно пытался что-то припомнить, потом встряхнул головой:

– Может быть… когда-то давно… Было дело, я лазал по яблоне и сломал большой сук, так отец надавал мне оплеух и заставил идти извиняться и лечить ее. Старая такая яблоня, ее сразу узнаешь – корявая, приземистая…

– Кажется, я ее знаю, – серьезно ответила я. – У нее еще на одном суку большой нарост – так кора закрывает раны.

– Должно быть, это она. Потом… Я удрал с младшими слугами на озеро – там над обрывом привязали веревку к старой иве, раскачивались и прыгали, соревновались, кто дальше улетит в воду, – продолжил Грегори и взялся за виски. – А однажды веревка оборвалась… Только я не грохнулся на отмель – меня подхватили ивовые ветви, словно на руки взяли, и поставили наземь…

– Помнится, веревка еще раз обрывалась, и уж не на той ли самой иве? – спросила я. – И озеро не позволило вам утонуть, верно?

Он молча кивнул.

– А у старых деревьев духов нет, – добавила я. – Они сами по себе, и они нездешние. Говорят, много лет назад вы их понимали, а потом потеряли способность их слышать. Они бы могли передать что-то через духов, но вы ведь и с ними опасаетесь заговаривать!

– Конечно. Поди отличи их от фей! – усмехнулся он и вдруг снова нахмурился. – Погоди, о каких старых деревьях ты говоришь? Тех, что в центре парка? Большая купа, сросшаяся стволами?

– О них самых! Вы что-то вспомнили?

– Нет… нет… – Грегори снова встряхнул головой. – Кажется, отец говорил мне о чем-то, связанном с ними, о чем-то важном… Но я не придал этому значения, пропустил мимо ушей, должно быть. Когда это дети внимательно слушали родителей? А потом…

– Что было в письме, вы тоже вспомнить не можете? – спросила я.

– Откуда ты… А! Ну конечно, Хаммонд проболтался! – фыркнул он. – Старый сплетник… Я помню, что письмо было, Триша. Помню, что сидел над ним всю ночь и старался заучить сказанное в нем наизусть, а под утро собирался сжечь, как просил отец. Память у меня всегда была отменная, и я был уверен, что уж о таком не позабуду, и если придется… Что я должен был сделать? Этого я не знаю…

– Пробелы в хрониках вы тоже обнаружили, – напомнила я.

– Да, когда начал звереть от скуки и решил привести их в порядок – все какое-то занятие! Но изъятого не нашел. Должно быть, эти страницы уничтожили как позорные или что-то в этом роде, – усмехнулся Грегори. – Представляю, что должны были отчудить предки, чтобы отец приказал убрать с глаз долой описание их похождений!

– Не представляете, – ответила я, дождалась, пока он вопросительно взглянет на меня, и пояснила: – Эти ваши предки не только крестьянок на сеновалы затаскивали и соседние земли присваивали. Они убивали фей. И если бы вы прочли те страницы, то, быть может, никакого проклятия и не случилось бы…

– Но если так, почему отец вообще решил…

– Да не отец ваш, а еще его прадед! Должно быть, опасался чего-то… Скорее всего легкомыслия потомков вроде вас, – добавила я, пригладив ему взъерошенные волосы. – Сами посудите, вдруг бы вы по малолетству и недомыслию проговорились феям о чем-то очень важном? Тогда и вы оказались бы в опасности, и способ, которым можно уничтожить фею, канул бы в небытие… Вы, возможно, избежали бы проклятия, но скоро умерли бы, а Норвуд остался бесхозным. Я ведь верно понимаю: никаких побочных ветвей у семейства нет?

– Нет, – покачал головой Грегори. – Если даже младшие сыновья уходили из семьи, они брали другие имена, но это случалось очень редко. Дед рассказывал, в Норвуде прежде было полным-полно народа, но то было во времена его детства. Потом многие ушли воевать, девушек отдали замуж… Ну а моему отцу досталось доброе пожелание феи. Я – последний мужчина в роду, и… Не хотел тебе говорить, Триша, но у меня осталось всего три лепестка…

– Но их же было куда больше!.. – воскликнула я, припомнив проклятую розу, какой я видела ее в последний раз. Да, она выглядела уныло, но лепестков еще хватало! – Неужто это из-за вашего поступка?

– Должно быть, так. – Грегори отошел от окна, тяжело опустился на кровать, поманил меня к себе, и я охотно села рядом, позволив обнять себя и прижать покрепче. – Сколько лет прошло, а я все не могу понять сути… Что я ни сделаю – все оборачивается против меня! Наверно, если я буду просто лежать и смотреть в потолок, лепесток все равно упадет. Скажем, потому, что я предавался лени, а мог бы в это время пробегать мимо озера и выудить из него незадачливого рыбака! Или, наоборот, остановил бы браконьера и спас оленя…

Я невольно замерла. Кажется…

– Кажется, я поняла, – прошептала я, обхватив его за шею. – Было сказано, та роза срослась с вашей душой. Каждый раз, когда вы делаете что-то, что ранит вас, она теряет лепестки!