Люси Сорью - Страна василисков

— Господин инспектор. — сказал он и поклонился. — Госпожа инспектор. Здравствуйте.

— Добрый день, господин Валленкур. — сказал я. — Мы вас не отвлекаем?

— Нет… — протянул Валленкур. — Но мы собирались уходить…

— Не беспокойтесь, — ответил я. — Мы ненадолго. Можно пройти?

Валленкур кивнул и снова провёл нас на кухню — в гораздо меньшем, чем в прошлый раз, запустении. Он, суетясь, принялся убирать со стола закрытые блюда. Мы с Жюстиной сели и терпеливо ждали, пока Валленкур, захлопнув холодильник, не опустился на табурет напротив. Из глубины квартиры послышался гул работающего фена, который отсекла захлопнувшаяся дверь.

— Анжи мне очень помогла. — пояснил, словно извинясь, Валленкур. — Она пришла ко мне вечером после вашего визита, господин инспектор. Спасла меня. — его голос стал тихим. — Вы чего-то хотели?

— Да. — ответил я и подался вперед. — Убийца госпожи Вишневецкой мёртв.

Валленкур застыл.

— Мёртв? — повторил он, глядя в сторону. Я кивнул. — Значит… значит…

Его плечи дрожали под блузой.

— Значит, Хироко отмщена, да? — спросил он, всё ещё не глядя на меня.

— Да. — сказал я.

Валленкур не ответил. Он сидел, понурив голову, не издавая ни звука; лишь иногда вздрагивали под блузой его худые плечи.

Дверь кухни приоткрылась, и мы обернулись: вошла Грушина. Увидев Валленкура, она, не говоря ни слова, ушла — и вернулась, держа в руках платок.

— Спасибо… — прошептал Валленкур, вытирая лицо. Грушина присела рядом с ним, положив руку ему на плечо. Она недовольно глянула на нас.

— Господин инспектор, — начал Валленкур, подняв голову, и осекся. Его заплаканные глаза опухли, белое лицо покраснело. Слёзы всё ещё застыли на его щеках. В руках он комкал платок.

— Я не знаю. — тихо проговорил он наконец. — Я должен чувствовать радость, да? За то, что Хироко отмщена, верно? Но я не могу.

— Вы имели право знать. — мягко, но уверенно ответил я.

— Но это не вернет её. — тихо сказал Валленкур. — Я не хотел мести, господин инспектор. Я ничего не хотел, понимаете?

Он прижал к лицу платок. Грушина обняла его за плечи.

— Вам лучше уйти. — тихо сказала она.

Мы с Жюстиной переглянулись. Я поднялся с табурета.

— Прошу прощения. — сказал я и поклонился. Жюстина ограничилась кивком.

Валленкур ничего не ответил.

Грушина пришла проводить нас, пока мы обувались в прихожей. Она стояла, скрестив руки и облокотившись на стену.

— Зачем? — негромко спросила она. Я выпрямился.

— Потому, что он имел право знать. — повторил я. — Как и вы.

— Лучше бы вы этого не делали. — проговорила Грушина. — Сэйдзи… — она дёрнула плечами. Я кивнул.

— Возможно, вам придётся давать показания в суде. — сказал я.

— Возможно. — ответила она. — Господин инспектор…

— Да?

Грушина обхватила себя руками за плечи.

Она не заменила Вишневецкую, вдруг подумал я. Сатурнианка никогда не станет заменой кому-либо. Она просто пришла Валленкуру на помощь.

— Мы сможем забрать тело? — спросила она, отведя глаза.

— Конечно. — ответил я. — Вы известите родных госпожи Вишневецкой?

Губы Грушиной дёрнулись вверх в слабой улыбке.

— А у нас есть выбор? — спросила она.

Я склонил голову.

— Ещё раз прошу прощения. — сказал я и потянулся рукой в карман кителя. Оттуда я вытащил продолговатый серебристый кристалл флешки и протянул его Грушиной. — Передайте это господину Валленкуру, пожалуйста. Это принадлежит ему.

— Это принадлежит Хироко. — поправила меня Грушина. Я кивнул в знак согласия.

— Всего хорошего, госпожа Грушина. — сказал я и вышел из квартиры.

— Ну что, — по дороге вниз спросила Жюстина. — Сделал всё, что хотел?

Я покачал головой. Стенки кабины лифта вокруг нас менялись, демонстрируя то залитые светом люминёра зеленые луга, то колоссальные каменные столпы в степях Абасси, то чёрную гладь в окружении высоких, отвесных ледяных стен — озеро Гитигами.

— Не всё. — сказал я. — Есть ещё кое-что.

— А что там было-то? — спросила она. — На той флешке?

Лифт остановился, и пейзажи на его стенках погасли, обнажая блестящий полированный металл кабины.

— Ничего особенного. — ответил я и кивнул на выход. — Пойдём?

Мы вышли наружу, на набережную Сэкигавы. В лицо ударил прохладный ветер с реки, шевеля волосами. Фудзисаки оглушительно чихнула.

— Чёрт. — хмуро пробормотала она.

Я усмехнулся и запрокинул голову. Башня нависала над нами, упираясь блестящими стёклами фасада в облачное небо. Тридцать четвертый этаж дома номер тридцать четыре…

Я усмехнулся и шагнул вперед, навсегда оставив Сэйдзи Валленкура позади.

Зебра пешеходного перехода зажглась, и мы перешли на другую сторону, к каменному бордюру набережной. Река тихо гнала свои воды вниз, повинуясь силе тяжести исправно вращавшегося орбиталища. Мы живём здесь свою жизнь и даже не задумываемся о том, что для землян брошенный мячик летел не прямо, а вбок.

Мы всегда думали, что земляне вернутся, подумал я. А теперь, когда они вернулись — даже не готовы в это поверить.

— И куда мы теперь? — спросила Жюстина, взяв меня за руку. Ветер играл её волосами.

— На метро, я полагаю. — ответил я. — Как ты думаешь, отсюда куда ближе: на «Мацугасаки» или на «Ракунан»?

— На трамвай. — фыркнула Жюстина. — Он вообще в двух кварталах отсюда ходит… Так куда мы едем?

— В некрополь. — ответил я.

Жюстина тяжело вздохнула.

— Тогда на метро. — констатировала она. — Зачем тебе в некрополь, Мицуру?

— Ты же знаешь. — только и сказал я.

Она безрадостно кивнула.

До станции «Мацугасаки» было пятнадцать минут пешком — по набережной и вглубь Ракунана, обратно к Гершельштрассе. Красная линия метро большей частью проходит под Гершельштрассе, и уже скоро мы стояли в белом колонном зале станции, ожидая поезда.

Поезд появился из туннеля, разбрасывая по стенам отблески света фар. Мы проехали «Выставочный центр», вышли из поезда под своды верхнего зала «Бульвара Кавагути» и спустились вниз, на платформы зелёной линии. Ещё через пять минут мы уже стояли на эскалаторе на «Улице Воскресенской».

Это была самая окраина Штеллингена. Его жилые дома возвышались вверх перед нами; позади, на эстакаде над парком в долине реки Камагавы, шёл Штеллингенский проспект. Центр города вдалеке тонул в серой дымке: не было видно ни башен Инненштадта, ни Домпрома с корпусами Тидая, ни одинокого обелиска Цитадели.

Нам повезло — 215 омнибус стоял на конечной, светя фарами. Мы устроились у окна; омнибус постоял ещё три минуты, пока заходили другие пассажиры, захлопнул двери и тронулся, гудя мотором.

Штеллингенский проспект вливался в ленту Остерштрассе, бежавшую по окружности орбиталища, и омнибус свернул, объезжая купол Шатцензее, и принялся карабкаться вверх, в сторону Комендантской площади. Крыши и улицы Штеллингена мелькнули за окном ещё несколько раз, исчезая вдали. Омнибус повернул на улицу Тюринга, ощупывая стены домов фарами.