Роберт Беннетт - Город лестниц

А потом в поле зрения появляется что-то еще… что-то прозрачное и белое, оно невесомо плывет в воздухе – что это? Край длинного белого платья? Шара вздрагивает от неожиданности, но глаз от скважины не отводит. А потом она видит над белой тканью темноволосую макушку – черные локоны блестят в свете свечей. А потом белое существо убегает.

– Там кто-то есть, – тихо говорит она Сигруду.

И снова – детский смех. Но что-то там не так…

– Ребенок, – говорит она. – А может…

– Отойди, – командует Сигруд.

– Но… я не уверена…

– Отойди.

Шара отходит. Он проверяет ручку двери – не заперто. Сигруд пригибается, держа наготове кинжал, и осторожно открывает дверь.

И тут же смех сменяют вопли боли. Шара не может заглянуть внутрь – слишком далеко стоит, а вот Сигруд может, и он явно не видит никакой угрозы – он бросает на нее обеспокоенный, смущенный взгляд и быстро входит.

– Подожди! – кричит Шара. – Стой!

И влетает в комнату.

Все происходит так быстро, что Шара едва успевает оглядеться. Сначала ее слепит жаркий свет канделябров, они тут так часто понаставлены – попробуй между ними проберись; вот широкий круг из белых кристаллов, похоже, это все-таки соль, а в центре круга сидит девочка лет четырех, в широком блестящем белом платье, с вьющимися темными волосами и ярко-красными губками. Она сидит в соляном круге и потирает коленку… впрочем, это Шара думает, что она потирает коленку, потому что ни коленки, ни тела девочки не видно под белым платьем – только головка торчит. Даже рук не видно – только белая ткань шевелится…

– Больно! – выкрикивает девочка. – Очень больно!

В ноздри бьет запах пыли. Он забивается в нос, в горло, липнет к гортани.

Сигруд делает нерешительный шаг вперед.

– Может… ей помочь? – спрашивает он.

Соль. Соляной круг.

– Стой! – снова говорит Шара.

И хватает его за рукав, не пуская, но он такой большой, что увлекает ее за собой, она чуть не падает.

Девочка корчится от боли:

– Помогите!

– Ты не хочешь подойти к ней? – спрашивает Сигруд.

– Нет! Стой на месте! И смотри.

И Шара показывает на пол. Они уже в двух футах от насыпанного солью круга.

– Это что такое? – спрашивает Сигруд.

– Это соль, она тут для…

– Пожалуйста, помогите мне! – всхлипывает девчушка. – Пожалуйста, ну помогите же, вы должны мне помочь!

Шара приглядывается – платье-то великовато для такой малышки, и под ним все комом бугрится, словно бы тельце девочки уродливо раздуто…

Откуда она это знает?..

– Стой где стоишь, Сигруд. Смотри, что я буду делать, и… – она откашливается. – Пожалуйста, – звучно и громко обращается она к девочке, – не могла бы ты показать нам свои ступни?

Сигруд ошалело таращится на нее:

– Чтоооо?

– Пожалуйста! – плачет девчушка. – Пожалуйста, сделайте что-нибудь!

– Мы тебе поможем, если ты покажешь нам свои ступни.

Девочка жалостно стонет:

– Какое вам дело? Почему вы… мне больно, больно, больно!

– Мы поможем тебе, причем быстро, – говорит Шара. – Мы очень хорошо умеем оказывать первую помощь. Но, пожалуйста, сначала покажи нам ступни!

Девчушка принимается раскачиваться взад-вперед:

– Я умираю! – завывает она. – У меня кровь течеееет! Пожалуйста, помогите мне!

– Покажи нам ступни. Немедленно!

– Я так понимаю, – медленно выговаривает Сигруд, – что ты считаешь, что это вовсе не девочка.

Девочка начинает вопить от боли. Шара мрачно качает головой:

– Смотри. И думай. Соль на полу, замыкающая ее в круг… А у самого круга – одежда Торской, словно бы она ее сбросила, входя в круг соли…

Девчушка, все еще вереща от боли, пытается подползти к ним. Какие странные, неестественные у нее движения: она не опирается на руки – интересно, а они, вообще, у нее есть?.. – и подпрыгивает, придвигаясь все ближе, поддавая коленками. Она как перчаточная кукла из материи, с твердой раскрашенной головкой, но как же натурально выглядят эти слезы и волосы…

Однако ступни девочка так и не показывает. Даже пока подбирается к ним, словно подкатываясь, подкатываясь…

Шару душит запах пыли: гортань словно глиной обмазана, в глазах свербит, как от песка.

Под платьем что-то шевелится. И это совсем не похоже на тело четырехлетней девочки – оно гораздо больше…

«Во имя всех морей… – думает Шара. – Быть того не может…»

– Пожалуйста, ну помогите же мне! – плачет девочка. – Мне так больно, так больно!

– Отойди, Сигруд. Не подпускай к себе это существо.

Сигруд отступает.

– Нет! – вскрикивает девочка. И, как червяк извиваясь, подползает к самому краю круга. Теперь их разделяют какие-то дюймы. – Нет! Пожалуйста! Не бросайте меня здесь!

– Ты не настоящая, – говорит Шара девочке. – Ты просто приманка.

– Приманка? – удивляется Сигруд. – Для кого?

– Для тебя и для меня.

Девчушка разражается слезами и съеживается у края круга.

– Пожалуйстаааа… – плачет она. – Пожалуйста, возьмите меня на ручки… Меня так давно никто не брал на ручкиии…

– Хватит, не прикидывайся, – зло бросает Шара. – Мы знаем, кто ты.

Девчушка принимается визжать, да так, что уши закладывает.

– Хватит! – кричит Шара. – Хватит с нас этого цирка! Нас не проведешь!

Вопли тут же прекращаются. Внезапно наступает пугающая тишина.

Девочка не поднимает глаз: она сидит, скорчившись, абсолютно неподвижно. Как неживая.

– Как же тебе удалось выжить? – хмурится Шара. – Я-то думала, вы все умерли во время Большой Чистки.

Локоны колышутся, головка девочки склоняется набок.

– Ты – мховост , да? Ручное чудище Жугова…

Девочка выпрямляет спину, но движения ее пугающе неестественны, как у марионетки. С лица сошла гримаска боли, теперь оно пустое и безжизненное. Как у куклы.

Под платьем что-то шебуршится. Девочка словно бы проваливается в складки ткани. Над ней взлетает клуб пыли.

Ткань завивается складками вокруг того, что медленно поднимается на ноги.

Шара смотрит на это , и ее тут же начинает бурно тошнить.

Тварь чем-то напоминает человека: у нее есть туловище, ноги и руки. Но все какое-то отвратительно вытянутое, рыхлое, не тело, а сплошные суставы – под гладкой кожей выпирают и двигаются, бугрятся, ходят туда-сюда твердые костные округлости. Тело обмотано белой тканью, посеревшей от пыли, а ступни – то ли человечьи, то ли гусиные: крупные, сращенные, перепончатые, с тремя толстыми большими пальцами, и на каждом – крохотный ноготок правильной формы. Но самое мерзкое – это голова: с затылка – обычный череп лысеющего человека, с венчиком длинных седых путаных волос, а вместо лица, вместо челюсти – что-то длинное и несуразное вроде широкого длинного плоского клюва. Опять на гуся смахивает, только без глаз… Но клюв этот – он не из твердого кератина, как у нормальных гусей и уток, а из той суставчатой человечьей плоти, словно бы у человека срослись пальцы рук, а он их свел, и теперь они торчат веером у запястий.