агланолн

Каждый удар отзывался болью во всем теле, и всякий раз чуть менялось направление полета. Вначале он опасался сбиться с пути. Но оказалось, что с трассы вылететь невозможно.

Иногда камешки отрывали кусочки плоти. На лету поднеся травмированную конечность к глазам, Расин видел: теперь его организм отличается от привычного человеческого. Различия небольшие, возможно всего лишь такие, какие допускает в своей картине хороший художник, когда делает копию по памяти.

Вадим тысячи раз видел вскрытые ткани и с идеальной точностью мог бы воспроизвести в памяти внешний вид и устройство кожи, подкожной жировой клетчатки, фасций… Но его теперешняя анатомия была кое-чем другим. Видимо, в работу его подсознания, формирующего окружающую картину и самого себя, вмешивалось ещё что-то, добавляя в дело собственную субъективность. Что это – два подсознания, соединенные воедино?

– Что будешь делать, когда доберешься до центра? – спросил персолип.

Вадим не знал, что его ждет дальше. Вероятно, он будет действовать по наитию. Совет Кантарата принимал решение о его судьбе в течение трех недель – с того дня, как Балмар выпустил Вадима из карцера.

Иногда удавалось прочитать обрывки мыслей в голове Крапса. Из этих скудных данных можно было заключить, что во время заседаний совета шел ожесточенный спор. Балмар понимал, что судьба Гонца-Пришедшего-С-Поверхности не в его руках.

Блиц-обучение – это лучшее, что можно было придумать. Хомун-выскочка может быть полезен лишь в случае, если ему будет дан правильный статус.

Герой или отверженный?

Никто о нем не знает. Все его жизнеописание – дым, как и сама оболочка. Может быть, Гонец – вспышка, как те, которые дает пустота? Может, он вот-вот погаснет?

Но вдруг он разведчик или что-то новое, необъяснимое даже с точки зрения всеведущих персоназ?

Итак, сокращенное обучение – и отправка к ледяному сердцу Мегафара, в зону вечных снегов, в сигнальный уровень – по следам кашатера Криброка.

Если Гонец пропадет – так тому и быть. Если вернется назад, то у Балмара будет, во всяком случае, время все обдумать и как следует подготовиться. Может, придет какое-нибудь указание от персоназ.

Но удерживать Гонца здесь, в Кантарате, или отправить на одну из береговых баз (пусть это будет даже самая отдаленная туманность Хомофара) – значит дать повод создавать легенды.

Нет уж. В его мире хомуны будут верить тем легендам, которые дает им их бог – господин Балмар.

И ровно через месяц Вадим Расин, возведенный до ступени ведущего кашатера охраны Хомофара, был благословлен и отправлен в колодец.

– Что буду делать, не знаю, – проговорил Расин. – Что со мной произойдет, когда попаду туда, о том расскажу тебе на обратном пути.

Глаз-сердце персолипа, не мигая, смотрел в свод кармана.

– Ты должен меня съесть, – наконец сказал он. – Сделай это, и не кори себя. Ведь я всегда был готов к тому, что однажды это случится.

– Нет, – ответил Вадим.

Он отстранился от персолипа, словно опасался, что потеряет над собой контроль и наброситься на него.

– Съешь меня… – повторил гриб. – Мир не пострадает. Зато ты можешь оказаться его единственной надеждой. Что толку, если я буду вечно сидеть в этом кармане, собирая залетные мысли? Если я дам силы тебе, ты предотвратишь событие, смертельно опасное для многих рас. Существа спасутся. Значит, и я приму в этом участие. Какой это для меня сюрприз! Персолип-герой!

– Нет, – сказал Расин. – Не путай. Бутерброд не становится героем только потому, что его съел тот, кто совершил хороший поступок. И ты – не бутерброд. И герои не едят мыслящих тварей.

Вадим поднялся на онемевших ногах и направился к выходу.

– Постой!.. – позвал персолип.

– Прощай, – ответил Расин и, толкнувшись от выступа кармана, нырнул в бездну колодца.

За время пребывания в кармане он не только не отдохнул, но и растерял часть оставшихся сил. Теперь двигаться стало значительно труднее.

Полет его не объясним с точки зрения механики или квантовой физики. Не было ни гравитации, ни невесомости, ни силы трения, ни реактивной тяги. Правда, при резком торможении он чувствовал некоторую перегрузку.

Он совершал полет, переходя из точки в точку, заменяя каждую точку точкой себя.

– Ты не можешь взять с собой запас, – сказал Кробиорус перед вылетом. – Поэтому наедайся до отвала.

И Расин одолел почти полное блюдо горячих пончиков и выпил два стакана молока.

Живя в Киеве, он никогда не ел пончиков и не пил молока. Странно, что подсознание облекло силу именно в эту форму.

Запасаться силой нельзя по той причине, что её транспортировка сводит на нет скорость движения. Даже один пончик в кармане привел бы к резкому снижению скорости, и в эту минуту Вадим находился бы в самом начале колодца.

Сейчас ажна указывала на то, что Расину до середины пути осталось двигаться около 8900 секунд. Если скорость не начнет резко падать.

Вадим думал о Доэ. Почему он с таким легким сердцем расстался с ней, едва увидев здание Кантарата? Если бы он тогда знал, что это – самое главное учреждение семиста двенадцати туманностей, являющееся при всем при том венцом человеческой (если не вселенской) бюрократии, может, он глубже вдумался бы в смысл её слов: «Они живут в каменном городе под названием Пустыня, хотя и не могут проникнуть в Глубину Мегафара, а я живу в моем саду и гуляю там, где хочу».

И ещё он вспомнил вот что: «Однажды опасности подвергнемся мы оба, но в следующий раз спасать придется тебе. Но только угроза будет намного страшнее тузора… Это произойдет в Глубине».

А почему бы ему тогда не остаться с ней? «Могу тебя кое в чем натаскать, Вадим, – говорила она. – Если прислушаешься к моим словам, тебя ждет меньше ошибок впереди».

Вот уже первая его крупная ошибка. Он один посреди вселенной и гибнет. В нем не нашлось духу убить живое существо, вернее, использовать в пищу лепеху, которую он счел своим братом по разуму. А ведь он идет на войну.

– Самое прекрасное из всех доступных нам переживаний – переживание непостижимого, – послышался голос.

Расин обернулся и увидел высокого моложавого старика. Прямоугольное лицо обрамлено бакенбардами.

Старик двигался с той же скоростью, что и Вадим.

– Тот, кому незнакомо это чувство, кого ничто более не удивляет и не приводит в трепет, все равно что мертвец. Это сказал Альберт Эйнштейн. Хомун, как и ты. Что такое прекрасное, я понимаю, а вот что такое непостижимое – об этом мне ничего не известно. Прошу прощения за не совсем удачный каламбур. Я – Харт.

Старик протянул руку.

Контроль над чувствами! – вынужден был сказать себе Вадим, ощутив, как внутри все всколыхнулось в радостной надежде.