Адам Нэвилл - Пропавшая дочь [litres]

– Их привел Найдж… В любом случае им здесь нравится. Местный совет говорит, что мы должны принимать беженцев, типа, если у нас есть лишние комнаты.

Когда здоровяк договорил последнюю фразу, голос у него упал почти до шепота. Чем больше он видел глаза Отца в прорези балаклавы, тем сильнее теряли правдивость его слова о запертом чердаке.

Отец прислушался, не звучат ли сирены. Но все было тихо.

– Ключи.

– Пожалуйста, мистер, не надо, – едва не плача, произнес Боулз.

Я – самозванец. Уставший, очень уставший отец. Кретин с газовым баллончиком и пистолетом. Глупец в стране чудовищ, который взялся за оружие и превратился в клоуна.

Он лежал на кровати, а натруженные мышцы ног пульсировали болью. Исходившая от раскаленной, пыльной земли жара пыталась проникнуть сквозь сталь, стекло и кирпичи отеля.

Пистолет лежал на кровати возле колена, как бы намекая о его будущем – годах, которые ему, вероятно, предстоит провести в душной тюрьме. Не выдержав вида пистолета, Отец из последних сил убрал его в рюкзак, который сдвинул ногой в изножье матраса.

Вернувшись в номер, он тут же подчинился желанию своего тела лечь и более внимательно оценить причиненный ему ущерб. Жгучий утренний свет явил ему порванные брюки, в кровь разбитые в потасовке колени и покрытые порезами и царапинами предплечья. Пульсирующая боль в плече продолжала отдаваться в левой руке и по всей спине.

По крайней мере, эта странная пассивность вытеснила из головы беспокойные мысли, мучившие его с самого раннего утра. Обрывочные воспоминания о тех напряженных яростных секундах в темноте стали утихать, а затем рассеялись, словно уставшая, но некогда бесновавшаяся толпа, сменившись необычным спокойствием. Несмотря на расслабленность, он ощущал в теле тяжесть. Чувствовал себя раздавленным, обессиленным. Он больше не был человеком, способным устроить такой разнос. Тот электрический ток, который бушевал у него в нервных окончаниях и крови, будто ушел в землю. Сидевшая у него внутри взбешенная обезьяна улизнула то ли от стыда, то ли от потрясения. Вернулась в темноту, оставив после себя хрупкую, трепещущую душу. Сколько раз этой визжащей твари придется появиться, чтобы в конце концов испепелить его?

Присосавшись к горлышку бутылки с уэльским ромом, он закрыл глаза и стал молиться, чтобы все это кончилось, чтобы он уже нашел свою дочь или распрощался с ней. Ее фотография лежала на подушке возле его головы. Отец понимал, что зашел слишком далеко.

Он все ждал, когда дверь распахнется. Но, несмотря на то что утром он застрелил двух человек, полиция так и не пришла за ним. Он ожидал их быстрого появления, которому предшествовали бы далекие, но усиливающиеся звуки сирен. Древняя песнь, будоражащая укоренившиеся в крови воспоминания и призывающая преступников драться или бежать. Но кто знает, какие дела теперь вообще будут расследоваться? И в эти тягучие, жаркие часы за закрытыми шторами Отец понял, что у него полно времени, чтобы обдумать свое отступление.

Вскоре после убийства из задней двери дома, соседствующего с темным логовом Боулза, появился мужчина, на котором не было ничего, кроме джинсов. Он направил фонарик на Отца, напоминавшего своей широкополой шляпой уголовника с помойки. Осветил мокрое и бледное лицо человека, который был в ужасе от только что совершенных им страшных, необратимых действий. Застрелив Боулза, Отец сразу же сорвал с себя балаклаву, и его вырвало на кухне. Невольный палач, неспособный сделать то, что просит от него мир, он заблевал полупереваренным тофу болоньезе и своими ДНК все место преступления. Второе убийство лишило его способности нормально мыслить и шокировало до глубины души. Он переродился в человека, которому не место среди добропорядочных людей, таких привычных и безопасных.

Как только появился сосед, Отец тут же бросился к заднему забору. Промчался по кривым тротуарным плиткам на шатких, полуватных ногах. Колени превратились в скрипящие дверные петли, в голове метались образы и звуки: окровавленная плоть, бледные лица, громкие голоса и пистолетные выстрелы.

Сосед Боулза, тоже являвшийся отцом, который вопреки всем невзгодам привел своих детей в мир, страдающий от жары и наводнений, быстро ретировался через заднюю дверь дома. Страх и отвращение от увиденного за забором сада лишили его дара речи. Блюющий, спотыкающийся киллер в широкополой шляпе, спешащий пролезть сквозь гнилые доски в заборе, словно напуганное животное, попавшее в загон.

То, что он стал для другого отца причиной новых страхов, ранило его сердце. Лежа в номере отеля, он испытывал из-за этого ужасный стыд. Даже те необратимые кровавые деяния, которые он совершил в темном педофильском гнезде, не тревожили его так сильно. Отец уже предположил, что случившееся в доме великана в конечном счете могло бы превратиться в его постоянную, но терпимую боль, если б семье соседей не пришлось жить в вечном ожидании очередного ночного убийцы.

Прошло несколько часов, он то и дело просыпался от жары, мучимый раскаянием и горем, на мокрых от пота простынях. Отпивал из пластиковой бутылки теплую воду и морщился. Даже глотки́ отзывались болью в плече. Не будь он таким худым, мышцы и жир смягчили бы удар великанской дубины. Как бы то ни было, снукерный кий срикошетил от кости, отчего Отец чувствовал себя разбитым вдребезги. Посланник божьей кары, отличившийся неловкостью и хилостью во время своих визитов в дома людей, разрушавших детство.

В полуденном серебристо-желтом свете, проникавшем сквозь единственное окно, он наблюдал, как синяк на плече расцветает, словно грязный цветок. На спине выросла тычинка цвета индиго, с черными и зелеными прожилками, похожая на яркую японскую татуировку. Над ключицей распустились пестик и лепестки, алые, как у розы. Рука почти не шевелилась. Кожа от локтя до кончиков пальцев потеряла чувствительность, а под ней словно просвечивала магма раскаленной боли, грозящая вырваться наружу, стоит ему только пошевелить рукой. Отец представил себе рентгеновский снимок, который не мог сделать, поскольку ему нельзя было рисковать: расщепленная плечевая кость, гребень лопатки, раздробленный в пыль, кожаный пузырь с горячей водой, кишащей розовыми медузами. Но, по крайней мере, это левая рука.

Отделение интенсивной терапии представлялось в его воображении ослепительно-белым зданием, заполненным людьми под капельницами, еле шевелящимися и напоминающими высохших мотыльков. Он видел это по телевизору. Даже если бы его осмотрела медсестра – среди лиц, страдающих почечной недостаточностью и переживших тепловой удар – без физиотерапии его плечу потребовались бы месяцы реабилитации.