Айван Зорн - Гнев [litres]

Долорес села напротив священника – прямая, спокойная. Расправила платье на коленях, разомкнула поджатые губы и, почти не глядя на него, начала:

– Наш разговор должен остаться строго между нами, дело щепетильное, на государственном уровне. Вы меня понимаете?

Тот молча кивнул, сказал густым басом:

– Господи помилуй.

Она продолжила:

– Прошу вас, возьмите контейнер, – показала глазами, – на столике у зеркала.

Священник неспешно встал, направился в дальний угол комнаты, взял белый пластиковый контейнер и спросил:

– Вы хотите, чтобы я открыл?

– Да, – ответила она, продолжая смотреть на свои руки.

Щелкнул замок. По комнате пошел тяжелый запах формалина.

– Как вы думаете, что это?

Отец Родион ответил не сразу:

– Челюсть.

Потом замок щелкнул еще раз.

Она как будто слегка кивнула сама себе.

– Тамерлан лечил… лечит – поправилась она, – зубы у парижского дантиста. Я хочу, чтобы вы отвезли контейнер в Париж.

– Вы сомневаетесь?

– Наоборот, – ответила она. – Когда происходят на первый взгляд случайные события – сомнений не остается. Но пока картина не прояснится, действовать будет преждевременно. И помните: упаси вас Бог сказать об этом хоть единой душе.

– Потребуется специальное разрешение для перевозки останков, – маленький контейнер в руках отца Родиона дрогнул.

– Да, конечно. – Долорес прикрыла глаза. – Документы передадут завтра. Поторопитесь.

Она оставалась неподвижной, пока священник не ушел, потом подняла руки к лицу и потерла виски. Ее лицо казалось спокойным, даже безмятежным.

27 декабря 2028 года. Рейс был полупустой. В дороге Амико размышляла о том, как надолго она теперь застрянет в Тароте и что замыслил ее босс. В аэропорту было малолюдно. Она давно считала смерть частью своей работы, как у врачей. Но сейчас ее беспокоило, как сильно она вцепилась в мертвого Гая и отказывалась отпускать.

Она вышла наружу. Все то же межсезонье, градусов 12 тепла, ни ветерка, серое низкое небо, воздух, каждый глоток которого как будто застревал в горле. Посмотрела на мобильный телефон, который не ловил сигнал. Таротский файерволл был убогий, обходить его не составляло труда, но Амико решила воспользоваться междугородним переговорным пунктом. Оттуда разговор можно будет в любой момент прервать, если возникнет необходимость. Один такой пункт был как раз по дороге, и она попросила таксиста остановить.

В помещении было пусто и пыльно. Тетка на коммутаторе дремала, и Амико пришлось ее разбудить. «В этом весь Тарот, – с раздражением подумала она, – сонная безучастность, сказка о веретене и спящей красавице, и пока принцесса спала, власть здесь захватили разбойники, и не было никого, кто разбудил бы ее».

– С Нью-Йорком? – сказала тетка сама себе с сомнением и подняла брови.

– Да, и можно побыстрее.

Сэ ответил почти сразу, как коммутатор брякнул и пошли гудки.

– Я на месте, – сказала Амико.

– Очень хорошо. Я тут тоже время даром не терял, собрал кое-какую информацию. Похороны в родовом гнезде в Эльсиноре. Там маленькая часовня. Почему не в обители? Ведь обитель – главный собор Тарота? К тому же ее личная резиденция. – Он говорил торопливо, отрывисто, перебивая самого себя.

– Ну, – буркнула Амико, – скорее всего, именно поэтому. С собором этим проблемы, он уходит под землю.

– Уходит под землю? – Симун Сэ расхохотался.

– А в часовне в Эльсиноре – местная чудесная икона «Все Возвращающая».

– Что возвращающая? – не расслышал он.

– Все, – вздохнула Амико.

– А, да, совсем забыл: его хоронят в закрытом гробу, то ли обгорел, то ли лицо объели крысы. Ты что-то говорила про местных крыс… Что с ними не так?

Повисло молчание, Амико пыталась подавить приступ тошноты.

– Алло? – спросила трубка.

– Это местная аномалия, они очень крупные, а по ночам сбиваются в стаи и нападают.

Сэ добавил задумчиво:

– Пожар был. Крысы. Как удобно… Подожди-ка, у меня вторая линия.

И на минуту или две наступила тишина. Когда Сэ вернулся к разговору, от его бодрого расположения духа не осталось и следа – трубка тревожно вибрировала:

– Есть новости: Карл вылетел в Тарот. Карл! В Тарот! Зачем ему в Тарот? Он туда за последние тридцать лет ни разу не совался. Это ниже его достоинства. Найди Карла, Амико, глаз с него не спускай! – и связь прервалась.

– Оплаченные пять минут закончились, продлевать будете? – спросила телефонистка. Амико положила трубку и вышла на улицу. Вот только этого психа Карла тут не хватало, а Сэ таким она даже и не слышала никогда.

Значит, похороны… Амико поправила меч на плече. Вся ее реальность сейчас сжалась до этих вот двух слов. Она сдалась и разрешила себе подумать о Гае.

Гай вызывал в ней чувство, которое ее всю жизнь учили презирать: жалость. Ее учили, что жалость унизительна, в ней нет достоинства. Жалеть своих друзей – унижать себя, жалеть врагов – унижать себя вдвойне. Но в тот день, когда она встретила Гая, и после, с каждым днем все больше и больше, ее охватывало чувство болезненного сочувствия, желание обнять его, защитить. От матери, от брата, от мертвой возлюбленной. Таким он казался ей несчастным. При всей его дикой натуре и любви к пистолетам она чувствовала в нем столько уязвимости… В Гае она вдруг увидела свою собственную боль, на которую у нее никогда не было права, боль, спрятанную так глубоко и так привычно, что она испугалась, когда ее в себе нашла. И вместо того, чтобы по привычке оставить прошлому прошлое, она больше не могла и не хотела ничего забывать.

Амико смотрела в темную бездну, все глубже уходя в воронку безнадежной тоски. И это безвольное погружение во тьму напоминало ей помешательство ее матери.

– В Эльсинор, – сказала она таксисту.

У церковной ограды стоял розовый лимузин Долорес, украшенный гирляндой из черных калл. Здесь, на старом кладбище, был родовой склеп семьи Сентаво.

У ворот в храм двое нищих бросились было к Амико, но что-то в ее лице их оттолкнуло, они остановились на полпути, отвернулись, расползлись, что-то шипя и подбирая вещи.

Амико поднялась по ступеням. Черные лаковые ворота храма были распахнуты. Внутри стояла толпа, женщины в черных платках, мужчины в черных костюмах. Гая убил Тамерлан, в этом она не сомневалась, подумала: с ним я разберусь быстро. Но лучше ей от этой мысли не стало.

Она протиснулась вперед, насколько было можно. Наконец в глубине, у самого алтаря, она увидела закрытый гроб, Долорес и рядом с ней неизменного Базиля. Базиль, вытягивая худую желтую шею, вертел головой, высматривая кого-то, священник пел и размахивал какой-то чашкой на цепочке, из которой шел дым. Все время от времени касались лба пальцами правой руки, сложенными щепоткой, потом груди и справа налево перемахивали плечи. Амико не очень понимала, когда надо, но с задержкой повторяла движения, и это было не лучшим в ее жизни прикрытием.