Айван Зорн - Гнев [litres]

Она пыталась оценить обстановку, но кроме Долорес и Базиля никого не узнавала. Возможно, из-за этих черных платков, возможно, потому, что ее начало мутить от запаха ритуального дыма, который становился все сильнее. Какое-то время она так стояла, но дышать становилось труднее, голова налилась тяжестью, а пол под ногами стал таким зыбким, что было страшно ступить. Она понимала, что начинает привлекать внимание, развернулась, кого-то задев, и, стараясь не упасть, пошла к выходу.

У распахнутых дверей дым рассеялся, и она буквально наткнулась на Тамерлана и Лору. Тамерлан сидел в кресле-каталке и из-под полуприкрытых век наблюдал за происходящим. Амико всматривалась в его осунувшееся лицо с синяками под глазами, его нервные руки со сбитыми костяшками пальцев были как-то по-детски сложены на коленях. А Лора стояла за креслом мужа и держалась за ручки так, что, казалось, отпусти она их – упадет.

Амико поймала взгляд Тамерлана. Через несколько секунд что-то дрогнуло в ее лице, и она обратилась к Лоре:

– Что случилось?

– Мы не знаем, – Лора покачала головой. – Вам лучше поговорить с Долорес.

– Можно мне поговорить с ним? – спросила она с откуда-то взявшейся надеждой.

– Нет, – испугалась Лора. – Врач запретил.

– Можно, – вдруг произнес Тамерлан. – Я хочу.

Он сжал руки на подлокотниках кресла.

– Но ваша мать… – Лора побледнела.

– Я сказал, мне нужно поговорить, – сквозь зубы с нажимом повторил Тамерлан. Синяки под глазами были почти черного цвета.

– Но ты хотя бы знаешь, кто она? – растерянно спросила Лора.

Тамерлан помотал головой:

– Нет, но я как будто помню ее лицо.

Лора отступила от кресла и сложила руки на груди. Амико взялась за ручки и покатила коляску наружу настолько быстро, насколько позволяла обстановка.

Скатив коляску с церковного крыльца по мосткам, Амико вырулила к дорожке на кладбище и покатила кресло с Тамерланом вглубь – туда, где под деревьями их никто бы не увидел. Погост был засажен почти что лесом: что ни могила, то дерево. Это были преимущественно сосны, закрывавшие небо почти целиком, но попадались и рябины, орешник и елки.

Она дотолкала коляску до какого-то большого склепа и остановилась. Развернула так, чтобы смотреть Тамерлану прямо в лицо, села напротив на надгробие. Она не понимала, что спросить, и все еще было нехорошо от церковного запаха. Вдохнула сырой осенний кладбищенский воздух, чтобы собраться с мыслями, а когда, наконец она взглянула ему в лицо, Тамерлан вдруг сказал:

– Вообще-то я хотел посмотреть на свои похороны… – и усмехнулся.

– Гай! – Амико задохнулась, не могла поверить и уже поверила. Бросилась к нему. – Я знала, знала. – Прижала его ладони к губам, все еще боялась, закрыла глаза, целовала его руки, холодные, но живые, чувствуя каждую впадинку, черточку, трещинку.

Потом резко отстранилась, нахмурилась:

– Почему ты не сказал мне?

– У нас не так много времени. Они думают, что у меня, – он запнулся, – то есть у Тамерлана, временная потеря памяти, но сомневаюсь, что эта легенда протянет долго. Долорес не проведешь: она уже подозревает.

– Ты можешь ходить?

– Могу, каталка для создания образа. Физических повреждений нет, но у меня как бы все время кружится голова.

– Твое лицо? – только сейчас Амико поняла, что, увидев Гая в Тамерлане, узнав его в первое же мгновение, она не узнала его только потому, что у него, как у Тамерлана, теперь был сломан нос.

– Профилем пришлось пожертвовать. – Он опять усмехнулся. – Больше меня от него ничего не отличает.

Он продолжил:

– Когда мы вернулись ни с чем, не догнав твоего перевозчика, Долорес была в бешенстве. Про это ты знаешь. Я сказал, что перевозчику кто-то помогал: ее друг был с оружием, кто бы это ни был, он, конечно, оказался очень кстати. Иначе сомневаюсь, что мне удалось бы так легко помочь ей. Даже Тамерлан внезапно поддержал мою версию, но Долорес не слушала, только сказала, что мы не понимаем, как все плохо и будет еще хуже. Но мне было плевать. А потом она стала очень спокойной. Понятно, что моя смерть, смерть Гая, не произвела на нее впечатления, но на Тамерлана она имеет виды. По крайней мере, она ждет кого-то из Ватикана и Тамерлан ей нужен в сознании. Поэтому она пойдет на все, чтобы восстановить мою память и вернуть в дело.

– Изначально мой план был прост, – продолжил Гай. – Добраться до Базиля, заставить его рассказать, что он знает о смерти Миры.

– А что связывает Базиля и Долорес? – спросила Амико.

– Сложно сказать. Она знает его с детства… Знаешь, у моей матери есть пара детских фотографий. – Он помолчал немного. – И всякий раз, когда их вижу, не могу представить свою мать ребенком. И эти фотографии кажутся мне ненастоящими.

Гай наморщил лоб и потер переносицу, как будто забыл, о чем говорил.

– Да, я думаю, что он ее всю жизнь до жути боится. Что-то она знает про него, едва ли ей удалось запугать его просто адом. Я проник в его дом, ни мусора, ни разбросанных вещей – везде идеальный порядок. В ящиках все сложено ровными стопками и ничего личного: ни записок, ни одной сентиментальной безделушки. Я даже подумал: может, он там не живет, но свежая еда в холодильнике, пыли нет. Он живет так, будто за ним следят. Всю его жизнь. И я понял, что ничего не найду, сел в кресло и стал ждать. Он пришел, как вор, когда уже стемнело, тихо прокрался, едва шевеля ключом, открыл дверь. Даже свет не зажег. Так и дошел до гостиной в полной темноте. Когда увидел меня, дико разозлился. Потом я вытащил пистолет, и он перестал верещать, умолк и сел, как я ему велел. Спросил: «Ты пришел из-за Миры?» Все-таки из них всех у него есть чутье, он как хорек, как животное чует кровь. И когда я кивнул, я понял: он больше не сомневается, что смогу убить его. И он вдруг заторопился: «Я не убивал ее, нет! Я хотел всем только добра, говорил Долорес, что если Мира уедет, ты придешь в себя».

– Придешь в себя? – переспросила Амико.

– Я тогда был с Мирой почти все время, прекратил общаться с семьей, со всеми почти. Да мне и не нужен был никто кроме нее. И Долорес вдруг захотела познакомиться с ней, пригласила на свой день рождения в Эльсинор. Они возненавидели друг друга с первого взгляда. Все было в рамках, но эта ненависть просто висела, как облако, вокруг них.

Гай поднял голову и посмотрел в небо, на верхушки сосен.

– Базиль рассказал мне, что они предложили ей деньги, чтобы она уехала. Сказал, что это можно проверить по бухгалтерским записям. Базиль же и передал ей чемодан с кэшем. А она не уехала.

– Но взяла деньги? – уточнила Амико.

– Да, взяла. Она тогда строила инсталляцию на главной площади Тарота. Поставила огромный стеклянный куб, наполнила его водой и запустила туда сотни рыб, самых разных… Она доставала рыбу из аквариума, отрубала ей голову и бросала обратно, говорила, что так освобождает их. Живая рыба пожирала останки только что убитой, она назвала этот перформанс «Любовь а-ля рюс». Поставила экраны по всему Тароту и вела прямую трансляцию. У нее были, разумеется, сподвижники, Мира была рождена для революции, не для любви, как я хотел думать. Так начался протест против моей матери, которого никто не ожидал. А я, дурак, тогда никак не мог понять, откуда у нее деньги на инсталляцию. Базиль сказал, что Долорес была уверена: Мира не случайно оказалась в Тароте. Отец Миры был алмазным дельцом в Африке, Долорес вбила себе в голову, что это он подослал Миру – выведать секреты Хранителей. Ну вот и все. Остальное случилось само собой.