Айван Зорн - Гнев [litres]

Зорн полежал немного на спине, вдыхая и выдыхая, пока не начал замерзать. В этот момент входная дверь снова распахнулась и появилась Ева. Она сказала внутрь:

– До свидания, Виктор Олегович.

И снова хлопнула дверь.

– Давай представим, что мы сюда не приезжали, – сказала Ева, выслушав его историю, пока они шли через парк обратно к станции. Зорна остаточно мутило, и он старался смотреть прямо перед собой.

Он не знал, что ей ответить, как и не мог понять, был ли выбор, или все было изначально предопределено.

В Париже, прежде чем что-то решить, они сели выпить кофе на набережной Сены. Зорн смотрел на прохожих, спешащих по набережной под платанами, и думал, что платаны слишком радостные деревья. Даже ноябрь бессилен привнести унынье в этот мощный ствол и, уничтожив листву, оставляет дерево будто обнятое сотнями солнечных зайчиков. Вечное лето Парижа, над которым не властен ни один апокалипсис.

– Любовь кажется нам возможностью обрести бессмертье. Так оно и есть – с одним условием, – Ева открыла меню.

– И какое это условие? – очнулся от созерцания Зорн.

– В такой любви не должно быть жажды жизни. У меня сломался замок на браслете, – сказала она вдруг. – Ты не мог бы убрать к себе? – Она протянула ему гранатовый браслет, камни были темными, как свернувшаяся кровь. Зорн спрятал украшение в карман куртки.

Много позже, бесконечно прокручивая в голове следующие несколько минут, он всякий раз пытался понять, где он ошибся, что именно упустил. Но не мог. Все произошло слишком быстро – так, как она и говорила. Еще пару дней назад инстинкт бы его не подвел, он всегда чувствовал запах близкой смерти. А на этот раз просто пошел заказать еще кофе.

Он услышал выстрелы, потом все слилось в вязкий кошмар. Он кричал:

– Ева, Ева!

И вдруг наступила тишина. На мгновение ему показалось, что он оглох. Выбежал на улицу – и мир обрушился на него сиреной полиции, визгом тормозов, криками людей. Ева по-прежнему сидела за столиком, но как-то неловко запрокинув голову, а ее пальцы как во сне двигались по столу.

Зорн выхватил пистолет, рванулся, как зверь, вслепую, на звук, увидел впереди фигуру в мотоциклетном шлеме, метнувшуюся в переулок, бросился вслед. Бегущего ждал водитель, который подхватил стрелка на ходу на заднее сиденье мотоцикла. Зорн выстрелил. Потом он вспоминал вспышку солнечного света за секунду до выстрела: луч, на мгновенье пробившийся сквозь серое небо. И шум уезжающего мотоцикла.

Он вернулся к ней. Всюду была кровь: изо рта, из носа, при хриплых лихорадочных вдохах кровь пенилась на губах. Она закрыла глаза. Зорн ждал. Он отмерил какой-то кредит времени на это. А потом еще. Он держал Еву в руках, и его трясло от ярости. На кого? Ответа не было.

Машину реанимации он помнил обрывками. Ева дышала, а Зорн не мог оторвать от нее взгляда. Как будто, если он перестанет на нее смотреть, она не сможет дышать. Его руки были липкими от крови, он вытер их о куртку. Это была кровь Евы, это была сама Ева. От бессилия и гнева ему не хватало воздуха. В ужасе, что Ева тоже задыхается, он кричал на врача и не мог понять, как долго они едут. А врач молчал, и Зорн слышал, как у врача мелко стучат зубы.

В приемном покое сновали деловитые медсестры, доброжелательные, все как одна симпатичные. Зорн даже понимал, что так нужно, но испытывал острое желание схватить этих аккуратных женщин за горло. Они хладнокровно обустроили Еву на каталке и увезли по коридору в сторону реанимации. Его они также спокойно, дружелюбно и холодно отстранили в кресла для посетителей и сказали: «Нужно ждать». Он пошел вымыть руки. В туалетной комнате он долго смотрел, как кровь с водой стекает по рукам в раковину. Его вырвало.

Время стало рыхлым, как вата, шли минуты, но ему казалось, что это часы. Мышцы ныли от бездействия. Он стал механически ходить туда-сюда по коридору. Раз сто прошел мимо кофейного автомата, прежде чем заметил его. Взял кофе и не смог его пить. Он чувствовал вокруг навязчивый запах антисептика, от которого его мутило. Он сел на неудобное кресло для посетителей и поставил бумажный стаканчик на пол. Он смотрел на него, пока вдруг перед ним не остановились черные модельные ботинки, слишком пижонские для этого места.

– Мне очень жаль, – услышал Зорн голос у себя над головой. Он поднял голову. – Я – доктор, Ричард Эшер, – представился мужчина, и руки не подал. Повторил еще раз: – Мне очень жаль.

Зорн сидел и рассматривал Ричарда Эшера так, будто в запасе была вечность. Расширенные зрачки, холодное и отрешенное лицо в одночасье постаревшего Адониса.

– Вы приятель или родственник? – спросил доктор, нарушив вечность.

В этот момент Зорн понял, что Ричард Эшер, кто бы он ни был, ему не нравится.

– Я… – он вдруг охрип, – я хочу ее видеть, – сказал и закашлялся.

– Вы не ответили на вопрос. – Зорн заметил на халате у доктора несколько растекшихся красных брызг. – Идемте, она звала вас… перед смертью.

Зорн посмотрел на доктора, на желто-зеленый ковролин. Потом встал, пошел, не видя ничего, как в узком тоннеле, исчезающем и появляющемся в мерцании лампы. «Покойницкая». Так, он вдруг вспомнил, по-русски называли морг, но она ведь еще не может быть в морге.

Ева лежала на столе, очень спокойная и очень бледная. Под глазами пролегли фиолетово-серые тени. В углах губ – серо-зеленые. На скуле была кровь, и Зорн потянулся вытереть ее.

– Только, пожалуйста, не трогайте ничего, это вопросы полицейской юрисдикции, – остановил его Эшер за рукав. – Я бы очень хотел вызвать вам такси и отправить отсюда, но вам придется ответить на несколько вопросов. Думаю, это не займет много времени. А сейчас подпишите вот здесь, что вы подтверждаете, что эта женщина знакома вам и ее имя – Ева Монограммиста. Теперь идемте. Полагаю, они уже приехали. – Он почти потащил Зорна в коридор.

Там, откуда Зорн был родом, отпевать мертвеца приходили старые женщины в черных платках, с серыми землистыми лицами.

– Ваше имя?

– Зорн, Иван Зорн.

Он был родом из Центральной Москвы, но когда он думал об этом, приемная мать может просто приукрасила на суде по опеке, и на самом деле это был какой-то другой город постсоветстких княжеств. Он ничего русского не видел в себе. Но в паспорте Зорна в графе «место рождения» значился именно этот регион, близкий к зоне зеро, с плоским ландшафтом и странным сезоном холодов. Даже теперь, когда в большей части Европы шли дожди, в районе Москвы стояла зима. В Москве Зорн никогда не был. Да его туда и не тянуло. Кой черт мерзнуть да брататься от водки в узких коридорах сугробов. Говорили, что в районе Чукотки даже была зона вампиров. Его первое русское имя было Иван. И лет с десяти он его не использовал.