Анастасия Гор - Ковен заблудших ведьм [litres]

Вырезанный прямо в камне, импровизированный факел зажегся, и башню затопил теплый зернистый свет. Небольшого магического рисунка хватило, чтобы осветить ее всю.

– Хотя бы магия здесь работает, – обрадовалась я, медленно осматриваясь.

Расколотый пол из красного гранита проели черные пятна плесени, а кладка стен была идеально ровной: стены обтекали меня по кругу, заключая в кольцо, из которого не выбраться. Никакой мебели или досок – только небольшой выступ в углу и бегущая откуда-то сверху дорожка пресной воды, которой было достаточно, чтобы не умереть от жажды. Я нервно растерла запястья, борясь с клаустрофобией и успокаиваясь: это всего лишь испытание, а не казнь. Многим ведьмам, побывавшим здесь до меня, везло гораздо меньше.

– Господи, – вырвалось у меня спустя несколько часов. – Я начинаю понимать, почему мама продержалась всего неделю. Здесь просто тоска зеленая!

Я глубоко вдохнула сырость и поднялась по стенке, чтобы размять затекшую поясницу. Острые камни выступа отпечатались на бедрах, а от холода начинало сводить пальцы. Я сделала несколько кругов по башне, мыча под нос задорную песенку, от которой пальцы невольно перебирали в воздухе гриф невидимой скрипки.

– Колокольчик звенит на шее серого зайца, динь-дон, динь-дон…

Я сама не заметила, как начала петь, лишь бы заглушить назойливое капание воды и собственные мысли. Старая кельтская песня о хитрости, которую нам с сестрами и братьями папа часто пел перед сном. Будучи детьми, мы не сильно вдавались в ее смысл. Особенно эту песенку любила Эмма…

– Он не знает, что должен бояться черного волка, который ночью придет, и велит ему с жизнью расстаться…

– Тук-тук! Динь-дон!

Это был уже не мой голос, но мелодичный и ровный, как сахарная вата, тающая во рту. Он вторил моему, и я ахнула, отшатываясь от высокой извилистой тени, присоединившейся к песне моего детства.

«Ты хотела веселья? Получай!» – подумалось мне, пока я взирала на свою младшую сестру, играющуюся с горсткой камней у соседней стены.

Мы обе замерли, глядя друг на друга. Я медленно села – прямо на то самое место, где стояла, не совладав со слабостью в ногах. Эмма отзеркалила мое движение, только согнула коленки и обняла их, как делала это обычно, слушая мамины сказки. Короткие русые волосы со множеством ярких заколок и серые глаза с голубыми прожилками. На ней было шерстяное платье в шотландскую клетку, в котором ее и нашли – разодранное о розы, через которые она бежала, спасаясь от Джулиана. Вокруг изрезанной шеи запеклась кровь, забрызгав конопатое лицо, так и не утратившее детскую пухлость.

Улыбаясь мне жутко и отстраненно, Эмма снова пропела первые строчки песни, раскачиваясь. Так продолжалось долго, повторяясь вновь и вновь, пока я пыталась оправиться от ноющей боли в груди – тоска и проглоченные слезы, смешанные с ужасом.

Спустя время, счет которому я потеряла, Эмма исчезла. Она так и не двинулась с места – только пела и пела себе под нос, играя с камнями. Темнота, обступающая ее, с каждой минутой подбиралась все ближе, пока они не слились воедино. Мне пришлось долго бороться со своим страхом, чтобы осмелиться подползти к светлячку и обновить заклятие, начавшее угасать.

– Маркус, отдай!

– Ты еще не дорос до ножей, Ноа. Отец сделал тебе деревянный меч – вот с ним и играй.

– Но я хочу этот! Бабочку! Бабочку!

– Он называется балисонг, глупый.

Я тряхнула головой, путая свои воспоминания с воображением, а воображение – с галлюцинациями. Или это было одно и то же? Мимо пробежал мальчик с разбитой головой и каштановыми волосами, спутанными в крови. Маленький, он едва доходил мне до пояса и оглянулся на бегу, перебирая ножками. Его светлые глаза смеялись, как и рот, беззвучно приоткрытый. У меня затряслись руки, потянувшись к Ноа, но не успев ухватить: мой самый младший брат юркнул в темноту, играя в прятки с моим подсознанием.

Затем появился Маркус, зажимающий рукой бок, проколотый охотничьим ножом в десяти местах. Сквозь его пальцы сочилась кровь. Волосы, жесткие и пшеничные, как у мамы, но вьющиеся, как у отца. Следующей пришла Дебора – моя старшая сестра. Обрывки веревки болтались на ее посиневшей раздутой шее. Рядом бежал Чейз, держа игрушечный поезд, с которым и умер в руках. На его плечах висела семилетняя Хлоя – она, задушенная подушкой, выглядела миловиднее всех, почти такая же, какой была при жизни. Разве что лицо казалось неестественно бледным… В ушах сверкали рубиновые серьги, подаренные тетушкой Кларой на день рождения, который она успела отпраздновать всего за два дня до своей смерти.

Вся моя семья, улыбнувшись напоследок, взялась за руки и ступила обратно во тьму, из которой и появилась. Та пульсировала, как сердце башни, обещая, что это не конец.

К тому моменту я уже исходила холодным потом. Лицо горело, но руки мерзли. Я боялась закрыть глаза, но старалась абстрагироваться от всего этого, глядя в одну точку и игнорируя бесплотных родственников, устроивших в моей пыточной камере проходной двор.

– Спасибо, что напомнили, как выглядели мои родные! – раздраженно выкрикнула я в пустоту, вскинув голову к потолку: башня была такой высокой, что его не было видно вовсе. – Но я и не забывала! Это моя история! А Шайя говорила, что вы покажете мне свою.

– А ты уверена, что тебе по силам вынести ее?

Ко мне вышла Рашель. Точнее, то, что взяло себе ее облик. Медные волосы, паутинка шрамов, широкие скулы… Но не те глаза. То были глаза тысячи женщин, замученных и загубленных: зеленые, серые, синие, голубые, карие, аметистовые, рубиновые, черные. Радужки смешались, играя всеми цветами, и от взора, читающего меня, как раскрытую книгу, засосало под ложечкой.

– Как ты могла? – спросила Рашель голосом, который звучал так же многогранно, как хоровой оркестр.

Я инстинктивно отступила назад, но дальше было некуда – стена. Сжав руки в кулак и напомнив себе, что башня – всего лишь сосредоточие чужой боли, которая никак не может излиться, а потому кипит и пытается сварить меня заживо, я взяла себя в руки и приняла ее правила игры. Все, чтобы стать сильнее. Все, чтобы дойти до конца.

– О чем вы говорите, ведьмы?

Уголок губ Рашель дернулся вверх от моего обращения, но быстро опустился под гнетом злобы. Та разъедала их души и заставляла делать с каждым визитером то, что они делали сейчас со мной.

– Как ты могла отдать свое тело и сердце тому, чей народ содеял с нами это?

– Коул никогда не охотился на ведьм, – прошептала я.

– Уверена?

Где-то поблизости, вырываясь из оков мрака, зазвучала симфония скрипки, похожая на мамину колыбельную. Я повернулась, ища ее источник, чувствуя непреодолимое влечение к чему-то родному и близкому… И, воспользовавшись моментом, Рашель прыгнула на меня. Я упала, но не на пол, а куда-то в прошлое.