Алексей Евтушенко - Вечная кровь

В десять, как обычно, я уже входил в здание редакции. И первым, кто попался мне в коридоре, оказался, конечно же, Зина Карпинский. Он сидел в редакционном коридоре и посасывал дешевую папиросу. Вид у него был помятый.

– Явился – не запылился, – сказал он тускло, завидев меня. – Главный уже собирался в полицию заявлять о твоем исчезновении.

– Да ну?

Я присел рядом, вытащил из внутреннего кармана флягу, открутил крышку, протянул флягу Зине:

– Коньяк.

– Спаситель, – проникновенно сказал коллега и приник к горлышку, словно погибающий в пустыне от жажды к роднику с чистой холодной водой.

Я ждал. Мне было интересно, остановится Зина или выдует все. Он остановился после четвертого глотка, вернул флягу. Выдохнул воздух, утер грязным платком заслезившиеся глаза. Его папироса погасла. Я дал ему прикурить и закурил сам.

– Ух, – сказал Зина повеселевшим голосом. – Натуральное воскрешение Лазаря. Спасибо, коллега.

– Не за что. Так что главный? Сильно лютует?

Меня не было в редакции три дня. Два с половиной, если быть точным. И я не предупреждал о своем исчезновении. Не критично, но и не сказать, что в порядке вещей. Я любил свою газету и работу и не любил ставить в идиотское положение доверяющих мне и надеющихся на меня людей. В данном случае главного. Не говоря уже о том, что обычную рабочую дисциплину тоже никто не отменял.

– Да не то чтобы… – Зина доверительно наклонился ко мне, дыхнув сложной смесью вчерашнего перегара, свежеупотребленного коньяка и табачного дыма. – По-моему, он и впрямь о тебе беспокоился. Как и все мы, кстати. Разве можно так пропадать? Ни звонка, ни записки. Дома тебя нет, в «Веселом метранпаже» тебя опять нет. Где искать?

– Вот он я, – сказал я. – Здесь. Спасибо за беспокойство, правда.

Хлопнул Зину по плечу, поднялся, загасил сигарету в медной пепельнице на высокой ножке и пошел в кабинет главного.

– Ага, – сказала секретарь редакции Фелиция, не вынимая изо рта горящей папиросы. Ее длинные костистые пальцы с коротко обстриженными ногтями уверенно стучали по клавишам «Ундервуда», глаза косили в рукопись, лежащую слева от пишмашинки. – Явился – не запылился.

Да что ж они сегодня все такие одинаковые.

– Как раз хотел попросить у тебя одежную щетку, – сказал я.

– Ты знаешь, где лежит, – она изобразила пожатие плечами. – Но думаю, что тебе понадобится не щетка, а вазелин. Кстати, он у меня тоже есть.

– Фу, Фелиция, – сказал я. – Что за намеки? Как-то тебе даже не к лицу.

– Иди-иди, – сказала она. – Между прочим, я тоже волновалась. Ты об этом думал?

Она вынула изо рта папиросу и посмотрела на меня своими синими глазами. Глаза у нее были красивые. Большие, с мохнатыми ресницами. Лицо подкачало – слишком костистое, с тяжелым подбородком и длинным носом. Опять же, немолодое уже было это лицо. Румянец искусственный, морщины настоящие. А вот глаза были красивые. И губы.

– Извини, – сказал я. – Больше не повторится.

– Так я тебе и поверила, – сказала она, вставила папиросу обратно, пыхнула и застучала по клавишам.

Я дважды ударил в дверь костяшками пальцев, дождался привычного рыка: «Кому там жить надоело?!» и вошел.

Главный сидел за столом и что-то черкал в лежащей перед ним рукописи.

– Ага, – сказал он, подняв глаза.

– Явился – не запылился, – опередил я.

Он помолчал, жуя губами, потом опустил глаза на рукопись и буркнул:

– Проходи, садись, рассказывай.

Я прошел и сел:

– Одно могу пообещать – материал будет сенсационный.

– Насколько сенсационный?

– Если сравнить с землетрясением, то выше девяти баллов. Гораздо выше. Цунами. Да что там цунами – Всемирный потоп. Такого еще не было.

– Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, – процитировал главный, – и нет ничего нового под солнцем.

– Это верно, – заметил я. – И все-таки.

– Как-то связано с трупами на улице Кожевников?

– Напрямую. И не только с ними. Боюсь даже, что нам не поверят.

– Ха! – воскликнул он. – Газете не должны верить, газету должны покупать.

– Вы же сами этому не верите, шеф, – сказал я.

– Я?! – возмутился он. – Да это мое жизненное кредо, можно сказать!

– Раз купили, два купили, а потом верить перестали. Поскольку оказалось враньем. И тут же перестали покупать.

– Ну не до такой же степени, – сказал он. – Правда должна быть. Не кричи зря «волки» и все такое прочее. Или, – он посмотрел на меня пристально, – у тебя такая правда, что в нее трудно поверить?

– А я, о чем толкую! Не просто трудно. Боюсь, невозможно.

Он умолк. Откинулся на спинку кресла, уставился в потолок, сцепил пальцы на животе. Думал. Молчал и я.

– Ладно, – произнес наконец главный. – Можешь вкратце поведать, в чем дело?

– Могу.

И я вкратце поведал ему, в чем дело. Это заняло около десяти минут. Возможно, двенадцать.

Главный слушал молча, не перебивал, и по его лицу было заметно, что он не верит ни единому моему слову. Но я должен был рассказать. В конце концов, на карту была поставлена безопасность горожан. Пока нам относительно везло, но теперь их некому было защитить. Через пятнадцать часов портал между мирами откроется снова, и кто знает, сколько вампиров на этот раз перейдут черту и отправятся на охоту – пятеро, десяток, дюжина? Гласность – единственное оружие в данной ситуации. Пусть люди приготовятся. Предупрежден – значит, вооружен. И гори оно все огнем.

– Не ожидал от тебя, – сказал главный. – Вампиры? Другой мир, который опережает наш на сто с лишним лет? Таинственные незримые врата в лесопарке Горькая Вода, которые открываются раз в сто двадцать лет? Ты же репортер, Ярек. Хороший репортер, который работает в хорошей уважаемой газете. Что случилось? Решил в романисты-беллетристы податься? Не скрою, такой роман я бы прочитал с интересом. Но не мне тебе объяснять, чем художественный текст, к тому же фантастический художественный текст, отличается от честного репортажа.

– Объяснять не надо, – я достал пачку сигарет, купленную мной в том Княжече и газовую пластмассовую зажигалку, протянул пачку шефу. – Берите.

– Что это?

Я вытащил сигарету, щелкнул зажигалкой, прикурил. Положил пачку перед ним на стол. Следом зажигалку. Затем вытащил из сумки пару журналов с цветными фото и другим русским языком. Положил туда же. Затем – «вечное» перо под названием «шариковая ручка». Отстегнул браслет наручных часов, в которых вместо стрелок использовались горящие электрическим светом меняющиеся цифры. Электрический фонарик в палец толщиной. Несколько банкнот (в сто, двести, пятьсот и тысячу рублей). И, наконец, словно вишенку на торт – легкий и плоский фотоаппарат, работающий без пленки и на миниатюрных электрических батареях, в памяти которого (мне уже было знакомо это понятие – память фотоаппарата или телефона) хранились несколько десятков снимков того Княжеча и даже одно видео (абсолютно непостижимая для ума вещь – цветное синема, со звуком (!), умещающееся в столь малой коробочке).