Алексей Евтушенко - Вечная кровь

– Помогает молитва? – спросила та, которую еще недавно он называл Богданой.

Он промолчал. Поджал губы, уткнул подбородок в колени, вперил глаза в грязный пол. На душе было тоскливо. Тоскливо, скверно и безнадежно. Кажется, Господь не слышал его. Или он не слышал Господа.

Она подошла, встала в шаге. Затем присела на корточки, заглянула в лицо. Он не выдержал, поднял глаза. Она улыбнулась.

– Предложение остается в силе. Пока еще в силе. Зачем ты противишься? Ведь все так просто и хорошо. Один укус, сладкий, совсем без боли, и мы будем любить друг друга вечно и никогда не умрем.

– Это ложь, – сказал он. – И ты это знаешь. Рано или поздно умирают все. Что до любви… О какой любви ты говоришь? Любить могут только люди. А ты уже не человек.

– Я спасла тебя!

– Тебе это только кажется. Ты спасла себя, потому что испугалась. Но и это ложь, потому что на самом деле не спасла, а погубила.

– Ты идиот. Ты не знаешь, от чего отказываешься.

– Пустой разговор. Я уже все выбрал. Уходи.

– Эй, – она опять улыбнулась. Тепло, по-человечески. Почти по-человечески. Протянула руку и погладила его по щеке. – Глупенький. Я же люблю тебя и хочу сделать счастливым. Как ты не понимаешь?

Ее глаза вдруг оказались совсем рядом, заглянули прямо в душу. Алые губы раскрылись, приблизились вплотную к его губам…

Неизвестно, чем бы это кончилось, потому что в первое мгновение он не нашел в себе сил отстраниться и оттолкнуть девушку («нет, нет, не девушку, она не девушка, не человек, она вампир, который хочет и тебя сделать таким же вампиром, не верь ей, ее словам, ее улыбкам, ее запаху и прикосновениям! Не верь!!»), а во второе, вполне вероятно, было бы уже поздно. Но за дверью раздались шаги, и кто-то густо произнес:

– Так-так!

Та, что когда-то называлась Богданой, вскочила на ноги, отпрянула.

В камеру (а как же еще назвать помещение, в котором его содержали, не комнатой же) вошли трое. Два вампира и человек. Сутулый древний старик с палкой, без которой он явно не мог обойтись, поскольку крепко на нее опирался. Лысая морщинистая голова вся в коричневых пигментных пятнах. Тяжелые синеватые мешки под глазами. Тонкая шея с отвисшей, как у черепахи, кожей. Длинный крючковатый нос. Бесцветная щель рта.

– Все еще надеешься уговорить? – осведомился один из вампиров.

– Да, Виктор, – та, что когда-то была Богданой, потупила глаза.

– А он не соглашается, – утвердительно сказал Виктор.

– Пока нет.

– Тот, кто не соглашается, становится нашей едой, – сказал второй вампир. – Это закон.

– Еще немного, прошу. Если не согласится, я выпью его сама. Досуха. И помните – вы мне это обещали.

Олег молчал. Ему было страшно. До тошноты, до обморока, до полного бессилия. И, подав голос, он боялся выдать им свой страх.

– Хорошо, – согласился Виктор. – Пошли, Максимилиан.

– Зачем ждать? – возразил второй вампир. – Я голоден. И я ничего не обещал. Вот она, еда. Молодая, вкусная, горячая. Специально предназначенная для нас. Почему не взять? Здесь и сейчас.

– Хотя бы потому, что я прошу об этом, – сказала та, кто была когда-то Богданой. Она подошла вплотную к Максимилиану, на секунду – похотливо и откровенно – прижалась к нему всем телом. – Ты не обещал, да. Но ты не пожалеешь. Теперь я тебе обещаю.

Старик захихикал. Вампир по имени Виктор засмеялся почти человеческим смехом. Олега замутило. Господи, подумал он, и ты, Пресвятая Богородица, вы видите, как мне плохо. Сделайте так, чтобы все это поскорее закончилось. Пожалуйста.

– Ладно, – ухмыльнулся Максимилиан. Его пальцы крепко сжали ягодицы девушки-вампирши. – Уговорила. Пойдем, полакомимся кем-нибудь другим. А потом ты исполнишь свое обещание.

Они ушли. Дверь захлопнулась. Свет остался.

Олег повалился на матрас и прикрыл глаза. Лежал так некоторое время, кутаясь в одеяло и стараясь унять крупную дрожь. И когда тело почти успокоилось, а вслед за ним помаленьку начал затуманиваться спасительным сном мозг, где-то далеко, за толстыми стенами, возник и взметнулся на отчаянную высоту жалобный человеческий захлебывающийся крик. И тут же, вслед за ним, второй. И третий.

Вскоре они затихли.

Вампиры получили свое.

– Будьте вы прокляты, – прошептал Олег.

Соленые слезы текли по его щекам. Тусклый свет озарял камеру, расположенную глубоко под землей. Где-то наверху приближался рассвет…

Хотелось обернуться, но я этого не сделал. Пока не дошел до опушки. И только перед тем, как шагнуть под ветви деревьев, остановился и посмотрел назад. Поляна. Два дуба. Ночь. Луна. Тишина. Даже тел не осталось, словно и не было ничего. Но я точно знал, что было. И теперь со всем этим как-то надо жить.

Рошик заметил меня еще на подходе и взволнованно окликнул:

– Это вы, пан Ярек?

– Я, Рошик, я.

Подошел, кряхтя забрался в пролетку (куда-то делись все силы, словно высосали их у меня), сунул топор под сиденье, откинулся на спинку:

– Поехали, друг.

– А… остальные где?

– О них не волнуйся. Они пошли другим путем.

Рошик подумал и сказал:

– Здесь нет другого пути. Можно, конечно, крюк через лес дать, но это верст пять, не меньше. Без дороги. Да еще и вброд через Полтинку перебираться. Зачем?

Я хотел отделаться от молодого извозчика общими словами, сказанными привычным покровительственным и даже где-то барским тоном, но потом подумал, что Рошик Лошадник этого не заслуживает. Он уже не раз рисковал жизнью за нас и, можно сказать, почти бескорыстно. Во всяком случае, те деньги, что мы ему платили как извозчику, не стоили этого смертельного риска. Рошик Лошадник был достоин правды, потому что уже стал одним из нас. Во всяком случае, в этом деле. А другого, столь же важного, у нас теперь и не было.

– Слышал выстрелы? – спросил я.

– Да. Сюда слабо доносилось, но слышал.

– Засада удалась, – сказал я. – Это были вампиры. Четверо. Двоих мы убили, двое сбежали… Слушай, поехали-ка домой, что-то устал я смертельно. По дороге все расскажу.

Мы расстались с Рошиком у моего дома. Договорились встретиться завтра, и я поднялся в квартиру. Очень хотелось спать, я буквально валился с ног и чуть не упал в прихожей, стаскивая ботинки. Но все-таки заставил себя почистить и смазать револьвер и только после этого разделся и завалился в постель, чтобы закрыть глаза и тут же провалиться в сон, глубокий и черный, как могила.

На следующий день проснулся в девять. Минут пять лежал, борясь с желанием отрубиться еще на час-полтора, затем все-таки поднялся и отправился умываться и готовить завтрак. Теперь, когда настало утро в привычной мне обстановке, пережитые недавно события утратили свою нестерпимую остроту. Нет, я не считал их всего лишь сном и не желал забыть, как можно скорее. Наоборот, мне хотелось поскорее со всем этим разобраться. Но потому и говорят «утро вечера мудренее», что утром в анализ включается разум, отодвигая чувства на задний план. Которым чувствам, как известно, само слово «анализ» внушает глубочайшее отвращение. Какой еще, к черту, анализ, если мне грустно, страшно или, наоборот, весело и море по колено! Но только плакать или смеяться – контрпродуктивно. Иногда нужно и думать.