Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

В какой-то день мы выехали на натуру, и там Стефанеку взбрело в голову, что сцена непременно должна быть отснята при заходящем солнце. Поскольку кроме этой единственной сцены от нас на месте больше ничего не требовалось, нам пришлось четыре часа в бездействии дожидаться гребаного заката. Все куда-то разбрелись, Стефанек засел в киношном фургоне, а я остался слоняться один. Бездействие, сонливость, одиночество, трезвость – невыносимое для меня сочетание, и через полтора часа я стер зубы от раздражения. Выбравшийся на свет Стефанек вручил мне книжку. Детскую. Я повертел книжку в руках, раздумывая, не запустить ли ею Стефанеку в голову.

– Она интересная, – уверил меня Стефанек и вернулся в фургон.

От нечего делать я просмотрел картинки. Они показались мне довольно любопытными. Пристроившись на переднем сиденье фургона, я начал читать. Некоторое время я слышал доносящийся из салона треск печатной машинки Стефанека – не иначе как выстукивает сценарий на завтра. Затем звуки отдалились, и время побежало незаметно.

– Чего-то закат сегодня паршивый, – известил Стефанек, выдергивая меня в реальный мир. – Приедем завтра.

Проглотив последние страницы, я вернул ему книгу. Со времен справочника «Венерические заболевания» это была первая, прочитанная от корки до корки.

Стефанек поражал меня. Вкалывая над фильмом по шестнадцать часов в день и дорабатывая по ночам сценарий, он как-то умудрялся оставаться веселым и бодрым. Я ошибся, решив, что он быстро перегорит. Глядя на него – агрессивно приодетого ребенка, – было сложно поверить, что он способен организовать такой сложный процесс, как съемки какого-никакого фильма, однако он справлялся на удивление неплохо. Методы работы у него были странноватые и не всегда последовательные, но в целом он знал, что делает. К тому же он неплохо разбирался во всех этих киношных хитростях и тонкостях. Где только набрался? Когда я сказал, что не понимаю и половины его разговоров со съемочной группой, а пленка для меня вся одинаковая, он рассмеялся.

– Ты невежественен.

Да, я таким и был, что меня мало колыхало. Но на фоне Стефанека это стало каким-то чересчур явным… Его интеллектуальное превосходство возвращало мне то неприятное ощущение собственной ущербности, что терзало меня рядом с Эллеке. А, может, оно всегда оставалось со мной, ожидая повода проявить себя.

В титрах Стефанек обозначил себя только по имени, отказавшись от фамилии. Он заявил, что ничего не хочет от папочки. Кроме денег, конечно. Отец Стефанека занимался политикой, и намерение сына снять фильм привело его в ужас, как, впрочем, и все остальное, что делал Стефанек. В итоге финансирование было выдано на условии, что в фильме хотя бы не будет обнаженки и явных непристойностей, однако Стефанек, пару раз обойдя меня кругом, счел, что без демонстрации моей задницы идею фильма не удастся донести до зрителя достаточно ясно.

– Нагота – это хорошо. Она создает впечатление уязвимости.

– Холодно, – возразил я.

Стефанек пожал плечами и на следующий день притащил на площадку обогреватель и грелку. Больше я с ним не спорил. В общем-то, мне было все равно, одетый я или голый. Когда часто раздеваешься в присутствии разных людей, перестаешь обращать внимание. Позже, просмотрев готовый фильм, я обнаружил, что создаю ощущение уязвимости на протяжении сорока минут экранного времени – думаю, сказалась любовь Стефанека к мальчикам, а не его режиссерское видение.

В последний день я чувствовал одновременно усталость, радость от того, что все заканчивается, и сожаление по той же причине. Стефанек устроил для съемочной группы небольшую вечеринку, а с нее мы вдвоем, слегка путаясь в ногах, потащились в тот бар, где когда-то впервые обсуждали фильм. Стефанек пребывал в эйфории. Его глаза неоново сияли. Алкогольное опьянение придало нашему разговору невесомую легкость.

– С момента, как я впервые увидел тебя, ты застрял у меня в голове, – сказал Стефанек, стряхивая пепел мимо пепельницы. – После того, как ты сбежал от меня в то февральское утро, я начал искать тебя. Нашел в девятом по счету клубе.

Это признание мне не понравилось, но я внушил себе, что Стефанека просто заносит по пьяни (сколько раз меня самого так заносило). Тревожные звонки продолжали звучать, но где-то далеко и приглушенно. Я подумал – а что, если это ложное срабатывание и реальной опасности нет вовсе. Стефанек наклонился к столу, коснулся поверхности кончиком носа. Его макушка выглядела беззащитно, и я потянулся погладить его волосы. Стефанек недавно покрасил их. Пропитанные краской, они были жесткие и колкие.

– Ты так и не понял, о чем мой фильм? Я думаю, никто не поймет. Вернее, я боюсь, что никто не поймет.

Но, мне казалось, я начинал понимать.

– Это как Виэли. Мой герой ищет ее, а потом узнает, что она убита, уже давно, – предположил я.

Стефанек посмотрел на меня своими совиными глазищами. Он был так мил, что мне захотелось его поцеловать.

– Кто такая Виэли? Я ее знаю?

– Конечно. Ты, я, нам подобные.

Еще секунду в его взгляде сохранялось выражение непонимания, потом растаяло. Он улыбнулся. Меня несло. Я почти уже решился на поцелуй, но что-то непонятное, уж точно не опасение шокировать посетителей бара, удерживало меня.

В тот вечер я узнал, что Стефанек колется. Он не рассказал мне, я сам догадался по какой-то фразе. Хотя он не горел желанием обсуждать эту тему, но, стоило мне начать задавать прямые вопросы, отпираться не стал.

– Где-то год. Время от времени… в умеренном количестве. Когда в моей жизни присутствует что-то по-настоящему увлекательное, я останавливаюсь или хотя бы свожу дозу к минимуму. Не сказать, что напрягает. Но дорого.

Я был удивлен, причем с оттенком неприязни. Колоться – это намного хуже, чем нюхать порошок или глотать колеса, намного. Стефанек не производил впечатления наркомана. Зависимость дисгармонировала с его целеустремленностью и увлеченностью делом. Затем во мне проснулось любопытство. Я сказал, что хочу попробовать. Лицо Стефанека выразило нерешительность.

– Действительно? Зачем?

– Просто так. Из интереса. Нужны какие-то серьезные причины?

Он пробормотал что-то невнятное и уставился в стол.

– Поедем к тебе? – предложил я. Я знал, что он согласится – его тянуло ко мне, он хотел оказаться со мной наедине. Немного поколеблется, помучается угрызениями совести и уступит соблазну – мы все уступаем.

И мы отправились к нему. Было странно снова очутиться в его квартире, в этих синих облупленных стенах. Как один из тех снов: ты проснулся, оделся, ушел по делам, даже прожил сколько-то дней, а на самом деле прошло не более часа, и все это время ты дрыхнешь, носа не высунув из-под одеяла. В такси Стефанек был очень тихим, а теперь, когда мы прибыли на место грядущего преступления, высказал сомнения вслух: