Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

– Поэтому ты позволил мне съезжать дальше?

Дьобулус улыбнулся.

– Бесполезно взывать к разуму, пока безумие еще кипит в крови. Я просто ждал, присматривал за тобой, почти не вмешиваясь.

– Дьобулус…

Не догадка, а твердая уверенность: я жив только потому, что он не позволил мне умереть. На мгновение я увидел себя мертвым, разлагающимся, пропитанным насквозь влагой, что просачивается ко мне сквозь слой земли. Дьобулус провел по моему лицу ладонью, и кошмарный образ померк, пропал.

Благодарность была как теплый прилив. Иногда я едва выдерживал жизнь, но, приблизившись к смерти практически в упор, я понял, что это определенно не то, о чем стоит мечтать. Губы пересохли… Ну, скажи же то, что решил, что должен сказать. Я думал об этом каждую ночь, проведенную на этой кровати…

– Все эти годы я очень тосковал по Эллеке. Я соскучился по Стефанеку. Я скучал по тебе, – мне не удавалось начать сразу.

– Глупый, – пробормотал Дьобулус, поглаживая мои волосы. – По мне незачем тосковать. Ты можешь позвать меня – и я буду рядом, всегда, когда тебе это нужно.

От этих слов мне стало приятно и больно, как будто я ждал их всю жизнь и, наконец, дождался. Я ощутил себя маленьким, как ребенок, и таким же беззащитным, еще не нарастившим броню, которая позже придала мне уродливые формы. Хотя я и ненавидел себя, но любовь к нему чувствовал даже в кончиках пальцев… И я не должен был позволять себе сомнения.

– Если ты хочешь… – я перевел дух. Почему мне так сложно это произнести? – Если ты хочешь, я буду с тобой. В смысле только с тобой.

Сказал. И холод вдоль позвоночника, и пот на ладонях. Впервые в жизни я давал обещание, осознавая, что мне придется его исполнить, и я не имею права забрать его обратно. И мысли заметались, даже не успевая прозвучать до конца: «я же был счастлив с ним, и буду снова», «наверное, если постараюсь», «справедливая плата», «я не могу бежать дальше», «и если мне станет невыносимо, то…» То – что? Что еще я могу подарить ему, кроме себя? Но разве не такого подарка он хотел?

Пальцы Дьобулуса скользнули по моим щекам, и я замер на верхней точке, едва удерживая равновесие, боясь упасть.

– Я рад это услышать от тебя. Но я отказываюсь от твоего предложения.

– Отказываешься? – повторил я тупо. – Почему? Я люблю тебя, – я даже не обратил внимания, что произнес эти слова впервые.

– Любишь. Я не сомневался в этом ни на секунду, даже когда ты пропадал где-то далеко. Но это другая любовь.

– Что значит – другая?

– Решай сам.

– Ты не хочешь меня?

– Хочу. Но то, что ты предлагаешь, неправильно. Ты будешь несчастлив со мной. Постепенно ты начнешь меня ненавидеть.

Я сел на кровати. В голове стучало: «Это несправедливо, несправедливо».

– Если бы я был привязан к тебе так, как нужно… как к Эллеке или Стефанеку… как чудесно было бы быть с тобой. Ты помог бы мне привести мозги в порядок, не сомневаюсь. Все было бы так просто…

– Ты дал мне другую роль.

– Почему? – мое сожаление было по-настоящему ядовитым, обжигающим все внутри.

– Вероятно потому, что никто не справится с ней лучше меня, – улыбнулся Дьобулус. – Это нормально. Часть твоих потребностей способен удовлетворить только я, и никто кроме меня. Остальное ты можешь получить от кого-то другого, – он погладил мою шею, так ласково, что я закрыл глаза, пытаясь вобрать ощущение полностью. – Тебе может казаться, что то тоскливое состояние, в котором ты пребываешь сейчас, вечно, и от твоих усилий нет пользы. Но, продолжая стараться, ты приближаешь тот день, когда обнаружишь, что терзания в прошлом.

И я впервые, после всех этих жалких попыток, когда из глаз текла только вода, тогда как соль оставалась внутри, расплакался по-настоящему. Я начал неуверенно и осторожно, но шлюзы раскрылись, и я потерял над собой контроль. Я всегда был нахальным, вульгарным, подонистым и совершенно отвратительным, недочеловек, дешевка, пустышка. У меня не было права ощущать себя плохо, потому что я сам плохой , но Дьобулус дал мне разрешение на боль, и она выплеснулась, вся и за все. За то, что я такой никчемный и в моей душе переломаны все кости. За то, что я не могу быть уверен, что болезненные идеи Стефанека возникли бы и без меня. За то, что мое тело раздирают зависимости. За то, что я потерял Эллеке, окончательно, бесповоротно, и за то, что я сам же стремился к этому. Получил, что хотел, и едва не убил себя.

Ночью я спал как убитый. Это разговор навсегда изменил мое отношение к Дьобулусу. Ледяная стена, которую я всегда сохранял между нами, растаяла. Он оставался преступником, но меня это больше не беспокоило. Если он разобрался со своей совестью, то и я не буду его упрекать. Да, он причиняет вред другим людям, зато он добр ко мне – в мире, который был ко мне очень жесток.

На следующий день, прогуливаясь среди сосен в ожидании очередной мозговышибательной индивидуальной консультации, я думал о свободе. Я находился в клинике уже полтора месяца. Мне следовало бы радоваться, что скоро я получу такие шикарные привилегии, как не есть, когда не хочется, идти куда вздумается и жить не по расписанию. Однако я посматривал в синее небо тоскливо, как больная собака. Здесь никого не колыхало, что днем я предпочитаю спать, а ночью играть, и что просыпаться ровно в восемь и ложиться ровно в одиннадцать мне влом. Я мог умолять, терять последнюю гордость, выпрашивая хотя бы сигарету, но пергаментные лица медсестер, их холодные глаза выражали только: «Мне-похрену-даже-если-ты-говоришь-что-готов-покончить-с-собой». Это было мучительно, и унизительно, и – вот прикол – оставляло чувство безмятежности. Меня взяли и впихнули в порядок, не слушая моих ругани и рыданий. Если ты слишком велик, тебе все равно придется как-то втиснуться. Если слишком мал, а ну-ка раздуйся. И после всех этих мучений ты ощутишь удовлетворение от того, что наконец-то обрел правильную форму.

Надо все же избежать позора и не позволить себе вцепиться в батарею, когда меня будут выпроваживать из палаты. Вы такие чудесные. Пусть вы отняли у меня право самому определять свои действия, но обломали и все возможности совершить ошибку. Втыкайте в меня иглы, кормите овсяной кашей, смотрите сквозь меня и пичкайте психотерапией – что угодно, ведь я такой примерный мальчик под вашим руководством. Только, пожалуйста, не отдавайте меня под мою ответственность, ведь я же пропаду, пропаду совсем. Вы представить не можете, куда этот тип заведет меня. И все ваши старания пойдут прахом.

Я мог придуриваться сколько угодно, но необходимость возвращения в реальность пугала меня. Я получу назад свои шмотки, и свою краску для ресниц, и Льед со всеми его злачными местами, и своих старых приятелей: «Ну, чувак, мы думали, что уж в этот-то раз ты точно все». Я буду как голодный в кондитерской – принюхиваться, присматриваться. Вот только под кремом не обязательно вкусное, даже если оно вызывает зависимость. Так нельзя. Я должен расслабиться. Я должен сказать себе: «У меня есть сила воли. У меня есть сила воли». У меня есть сила воли, трусы, разрисованные сердечками, квинтэссенция чистого разума и розовая лошадь, взирающая на меня с преданностью и состраданием каждый раз, когда я открываю дверцы шкафчика в ванной.