Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

– Вот, мне тоже не понравилось – челюсть устает, ноги затекают. Для кого вообще их устраивают?

Роза это Роза. Я тяжело вздохнул. Вздыхать в ее присутствии уже вошло у меня в привычку.

– Не то чтобы мне действительно хотелось рассуждать на эту тему. А ты напоминаешь мне кошку.

– Что, я такая же изящная? – взбодрилась Роза.

– Нет, кошку, которая часто падала, прогуливаясь по перилам балкона. И после всех этих полетов у нее совершенно безумный вид, как будто она уже не уверена, где она и кто она вообще.

Роза надула глянцево-розовые губы.

– Если бы ты не был таким милашкой, я бы на тебя обиделась.

– Чего на дурачков обижаться, – миролюбиво согласился я.

И все-таки в последний день напряга не избежала даже Роза. Стоя на подъезде к клинике и ожидая такси, которое довезет ее до станции, она выглядела такой растерянной и подавленной, что даже в моем черством сердце нашлось для нее сочувствие. Судя по всему, на Розе была та одежда, в которой она прибыла в клинику двумя месяцами ранее: неуместные в теплый июньский день ярко-розовые сапожки, салатового оттенка плащ и красная шляпа – сочетание очень в ее духе, но, чего уж там, и в моем. Перламутровые тени скидывали ей пару лет, а испуганное выражение глаз так даже еще лет пять. Да, сегодня Роза выигрывала сражение со временем.

– Как ты думаешь, она будет рада меня видеть?

Она имела в виду дочь.

– Возможно, – соврал я.

Роза тихонько выдохнула.

– Я так надеюсь, что на этот раз со мной все будет хорошо… я буду вести себя хорошо. Никаких черных дней, никаких таблеток. Я хочу верить, что смогу сохранить свою жизнь хотя бы ради дочери.

Это был явный перегиб. Даже если Роза действительно, как она рассказывала, трижды пыталась отравиться снотворным, на деле она была до сих пор жива и даже более чем. Сложно не отметить, что в качестве способа самоубийства она избрала тот, который не испортит ее тела, не оставит даже отметины на коже. И все же не самое подходящее время, чтобы высказать эти мысли, хотя прежний я все равно непременно бы высказал. Как по мне, так ей стоило больше остерегаться своих гедонистических влечений, нежели суицидальных. Не успеет моргнуть, как опять начнет занюхивать порошок прямо с пола, подставляя кому-то задницу.

– О чем ты задумался? – Роза схватила меня за рукав.

«Оцениваю твои шансы на спасение, детка».

– Ни о чем. Просто создаю видимость задумчивости. Мне это свойственно. В смысле, создавать видимость.

Роза потянулась ко мне носом, и я уже досадливо подумал, что опять она пристает с поцелуями, но она прошептала мне на ухо:

– Ты хороший парень, только вот ломаешься – страшное дело. Оставь свои привычки. Тебе нужна женщина. Я серьезно. Я соображаю кое-что, даже если кроме этого вообще ничего не соображаю. Женщины добрее мужчин и чувствуют тоньше. Женщина сможет понять тебя, будет с тобой мягкой, и тебе захочется ее защищать, опекать. Не ухмыляйся. Я уверена, забота о ком-то способна изменить тебя к лучшему.

– Роза, милая, я не нуждаюсь ни в женщине, ни в мужчине, ни даже в гермафродите с цветком в заднице.

– Глупый, – она отстранилась, но ее ладонь по-прежнему лежала у меня на плече. – И все равно мне жаль расставаться с тобой. Может, оставишь мне адрес?

– Сегодня здесь, завтра там, где угодно послезавтра. «Туда, где ему быть впизидит» это не адрес, Роза.

– Тогда я оставлю тебе свой. То есть моей матери.

– Не стоит. Никогда не писал писем, и начинать не хочу.

Она сникла, и я ощутил укол сожаления.

– Тогда хотя бы поцелуй меня на прощание.

Я вспомнил совет Октавиуса, что следует быть добрее к людям, и коснулся ее губ губами. Совсем слегка, и мне взгрустнулось отчего-то.

Глядя, как Роза удаляется шаткой походкой, я провел по губам, стирая ее помаду. Будет лучше, если она уйдет как уйдет – и я никогда не узнаю о ее поражении, и мне не придется ей врать, скрывая собственный проигрыш. Хватит боли. Достаточно призраков у меня в голове.

– Будешь стоять тут вечно? – послышался голос Дьобулуса.

Я обернулся.

– Хотелось бы.

– Никто не собирается устраивать тебе испытание на прочность прямо сегодня. Даже не на этой неделе, – успокоил меня Дьобулус. – Пошли. Вертолет ожидает нас на прогалине.

Прежде, чем забраться в салон, я в последний раз взглянул на сосновые ветки с просачивающимся меж них солнечным светом.

– Знаешь, Дьобулус, у меня даже возникали мысли, что я мог бы быть вполне счастлив в таком местечке, как это, – сказал я, улыбаясь от нелепости собственного заявления. – Земля, лес, небо и спокойствие. Я бы, конечно, постоянно ныл, что тут нет магазинов, клубов и всего прочего, но…

– Ничто не мешает тебе поселиться там, где захочешь.

– Нет уж. На самом деле я недолго выдержу в окружении природы. Помру со скуки. Я отдал свое сердце асфальту большого города, – произнес я пафосно.

– Ты размазал свое сердце по асфальту большого города, – возразил Дьобулус.

Лопасти вертолета начали раскручиваться.

– Ну или так, – рассмеялся я. – Какие у тебя отношения с Октавиусом?

– Он мой лучший друг.

– Он же, вероятно, и единственный.

– Верно.

– Где вы познакомились?

– Он был моим куратором в «Серебряной Лисице». Точнее, он должен был пронаблюдать за мной и уведомить начальство сразу, как во мне проявятся признаки хладнокровного психопата.

– Полагаю, ты был в бешенстве.

– Разумеется. Я ворвался в его кабинет, готовый обрушиться с язвительными нападками, и Октавиус немедленно предложил пропустить по стаканчику. Мы пошли к нему и напились вдрызг.

– Какие же выводы он о тебе сделал?

– Что я хладнокровный психопат. Но к тому времени мы подружились. Так что эта информация не дошла до руководства.

– Он и сейчас сотрудничает с «Серебряной Лисицей»? – я все еще отказывался верить всем россказням Дьобулуса об этой организации. Хотя бы потому, что это означало признать существование немыслимо чего.

Дьобулус помедлил, прежде чем ответить, и я засмотрелся на его красивый четкий профиль.

– Периодически, хотя на данный момент он находится в длительном неоплачиваемом отпуске. У него возникли разногласия с начальством… по финансовым вопросам… рабочим вопросам… и по поводу меня. Почему ты расспрашиваешь о нем? Влюбился?

Вертолет взлетел, и я машинально ухватился за край сиденья.

– Он занятный человек. Сложно не влюбиться, – я наблюдал в окно, как мы поднимаемся все выше и выше, пока не взмыли над верхушками сосен. – Он так помогает людям… как можно не уважать его за это.

Дьобулус фыркнул.

– Почему-то все люди, связанные с тобой, становятся на тебя похожими… – пробормотал я.

Он улыбнулся, и я заметил, что он вставил бриллиант в левый клык.