Литтмегалина - Синие цветы II: Науэль [litres самиздат]

– Это тоже не имеет значения, – холодно ответила я, откидываясь на спинку стула.

– Кто ты вообще такая? – сорвался отец Науэля.

– А вы меня не помните?

– Нет.

– Мы встречались в баре. Вы рассказывали мне о Науэле.

– Что я мог о нем рассказать? Он плохой сын, это все.

– Ну хотя бы то, что у него по-настоящему скверный отец.

Отец Науэля выпрямился на неудобном для него низеньком детском стульчике.

– Это он рассказал тебе?

– Да. Ему понадобилось шесть лет, чтобы решиться на такую откровенность.

– Подозреваю, в его пересказе события предстают мрачноватыми. Он выставляет меня монстром, но поверь мне, деточка, это не так. Какой родитель желает зла своему ребенку? – отец Науэля улыбнулся с мягким сожалением папочки, чье непокорное чадо опять натворило что-то не то.

– Но желает ли он добра, вот в чем вопрос, – я немного поменяла положение.

Отец Науэля улыбнулся, и еще, и еще, и еще, демонстрируя темные прокуренные зубы, и я подумала, что Науэль не прав, утверждая, что все не такое, каким кажется. Рано или поздно внутренняя суть все же отражается на облике.

– Я никогда не намеревался причинить ему вред. Я хотел бы объясниться, но он не позволяет к себе приблизиться. Я считаю, он придает слишком много значения тому давнему инциденту.

– Действительно. Вы же на себя не в обиде.

– Не ерничай, – он инфантильно надул губы, на что я отреагировала острой неприязнью. – Не пытайся втирать мне всю эту ерунду, что ты вычитала в дешевых книжонках по психологии. Психологические травмы и прочее.

– Вы не понимаете, что вы сделали? Вы действительно не понимаете, что вы сделали?

– Это был всего лишь секс. Я не обматывал его колючей проволокой и не держал в собачьей будке.

– Ему было всего восемь лет!

– И что? Я в свое время был ненамного старше. Немного физического дискомфорта и только-то. Вполне можно перетерпеть, не ломая трагедию.

– Да, было бы странно полагать, что с вами все в порядке…

– Со мной и есть все в порядке, – он высокомерно посмотрел на меня. – Что дает тебе основание думать иначе? Болтовня Науэля? Он считает меня бесчувственным, мне известно. Но это он всегда был излишне чувствительным. Каждое прикосновение оставляло на нем вмятину, а человек должен быть как камень: сколько не пинай – выдержит. Я едва его выносил, когда он был ребенком. Он плакал почти постоянно, хотелось держаться от него подальше.

– Если вы замечали, насколько он раним, зачем вы это сделали?

Отец Науэля сложил руки клинышком и зажал их между коленями. Странная обстановка, в которую мы попали, пугала его, но я не замечала, чтобы его угнетал наш разговор. Слова возникали на кончике его языка, слетали с губ и пропадали, в то время как его мозг пребывал в неосведомленном спокойствии. Мне кажется, этим пустым взглядом отец Науэля мог бы смотреть на что угодно, пока это не затрагивает его самого. Мой гнев поднялся из груди к горлу, и я знала, что скоро я начну им давиться.

– Ответьте мне.

Он отвел взгляд.

– Я хочу уйти. Не знаю, как тебе это удается, но перестань удерживать меня.

– Валяйте, – глумливо разрешила я и обвела комнату рукой – дверей здесь не было. – Итак, я все еще жду ответа.

Он обозленно нахмурился.

– Я решил спустить его на землю. Ему требовалось потрясение, чтобы стать сильным. Его нужно было растормошить.

– Вы псих, – презрительно бросила я. – Лучше бы вас самого растормошил тепловоз.

Отец Науэля оскалился на меня, комкая свой халат.

– Да, тот вечер был для него шоком. Но однажды он все равно был бы травмирован – так устроена жизнь. И чем раньше бы это произошло, чем меньше бы он помнил об этом, тем легче было бы ему потом. Что бы он про меня ни думал, я могу понять его, да могу. Мои родители бросили меня, и я воспитывался в приюте, директор которого имел меня каждый день. Поначалу я белел от ужаса, когда он вызывал меня в свой кабинет. Но время шло, и я успокоился. Я увидел, какую выгоду приносит мне мое положение. У меня появились деньги на шоколадки, сигареты, на все. Став любимчиком этого человека, я получил шанс устроиться в жизни получше.

– Вы устроились, о да. В чем вы пытаетесь меня убедить? Вы сами пережили в детстве насилие, испытали боль и стыд, а затем загнали свои переживания вглубь, притворились, что все хорошо, и подвергли тому же собственного сына. Даже если вы вбили себе в голову, что это для его пользы, вы искалечили ему жизнь!

– Скорее я пытался, но не смог вправить ему мозги. Все же он далеко пошел: фотографии в журналах, съемки в кино, появления на телевидении. Он стал знаменитостью. А ведь если бы не я, он со своей робостью так и просидел бы в глуши. В девятнадцать лет трахнул бы первую девчонку, в двадцать женился, обзавелся бы двумя сопливыми малявками к двадцати пяти, и вздыхала бы по нему только его соседка.

– Обзавестись семьей и жить спокойно не значит провалить свою жизнь. Сейчас что у него есть, кроме дурной славы? Шрамы от уколов?

– Его проблемы – обычные спутники популярности, которые следует принимать как данность.

– Нет, это последствия того, что вы сделали.

– Я никогда не чувствовал себя виноватым, и не буду чувствовать.

– Не уверена насчет «никогда», но что свои чувства вы топите, как щенят, я уже поняла.

Он улыбнулся мне надменно-растерзанной улыбкой. Его лицо было похоже на разбитое зеркало.

– Ты ничего не знаешь о наших отношениях.

– Кроме того, что вы поиздевались над ним и бросили и он никогда не простит вас.

– Он говорил, что ненавидит меня?

– Он много раз кричал об этом мысленно.

Впервые в бледно-голубых глазах, полускрытых морщинистыми веками, мелькнуло что-то, похожее на сожаление. «Какой же он старый, – подумала я, – прямо древний».

– Скажи мне, что это несправедливо. Все, что у него есть, – мое. Мое лицо, мое тело. Его красота – это моя красота. Он – это я.

– Он – это он. И он действительно красив. А вы обрюзгший, опустившийся старик. Вы уродливы, – мне было приятно уколоть его и заметить, как он дернулся.

– Он похож на меня.

Я покачала головой.

– Нет. Он совсем другой, и теперь я понимаю, каких усилий ему стоило отделиться от вас и стать тем, кто он есть, ведь он получил свои первые жизненные уроки от вас и вам подобных. У него есть совесть. Сейчас я думаю, что он просто изначально был более живой, чем вы. Его обостренная чувствительность не позволила ему забыть о том, что после того, что вы называли хорошим, ему становилось плохо. Причинять зло, не позволяя себе усомниться. Теперь вы понимаете? Вас обоих окружает темнота. Но если в случае Науэля это действительно темнота, то вы… вы просто слепец.

Отец Науэля закрыл лицо руками – но это было не проявление стыда, а лишь выражение желания отгородиться от меня.