Соня Грин - Город потерянных [litres самиздат]

– У нее поверхностное дыхание, – заметил Кир, – Пульс меньше нормального. Кажется, эта фигня прошла сильно глубоко для того, чтобы причинять неимоверную боль, но достаточно неглубоко для того, чтобы задеть какой-нибудь орган.

Когда он пошевелился, Сонька застонала вновь.

– Я не знаю, но вдруг… – Он запнулся. Отвернулся от меня, сделал вид, что закашлялся. – Если… Если… Но если нет, то, в лучшем случае, рана затянется не меньше, чем через месяц, в худшем – пойдет заражение, и тогда уже…

Все. Похоже, это было последней каплей для Кира, и он в бессилии положил свое лицо в ладони, всхлипывая.

Ну все, это конец. Абсолютно согласна. Что? И ты не будешь меня переубеждать? Ага. Серьезно? Да. Че, прямо серьезно-серьезно? Зачем переубеждать тебя, если и так уже все очевидно? Не знаю… Прости.

Я уткнулась в колени и разревелась. В груди что-то пыталось разорвать меня пополам, так уже, чтобы для справки. Если бы у нас была бы хоть заживляющая мазь – твердила себе я.

Но заживляющей мази не было, и поэтому нам пришлось только смириться и наблюдать, как Сонька в бессилии тихо постанывает, мучаясь от чудовищной боли.

Она выжила этой ночью буквально чудом.

Когда Кир аккуратно тронул Соньку за плечо, она не пошевелилась. У нас внутри все оборвалось в считанные секунды, но потом парень, все еще надеясь на лучшее, толкнул ее сильнее. Она не пошевелилась, но вымученно улыбнулась. И это была теплая горестная улыбка, такая, которая обозначает, что Сонька найдет в себе силы держаться, что бы ни случилось.

А потом пришли дикари, и наше настроение разом упало и распласталось на полу зеленой жижей. Очевидно, у Кира оно было «лучше» всех, особенно, если прибавить тот факт, что в последние пару дней они с Сонькой были единым целым. Дикари снова устроили нам совместное связывание, и пока они проделывали эту манипуляцию с Киром, я обратилась к Анне.

– Ты подлое существо, не знающее сострадания, – сообщила ей я. Она рассмеялась:

– Серьезно?

– Нормальная еврейка не стала бы так поступать с народом.

Она подлетела ко мне, и между нашими лицами осталось всего пару дюймов. Схватив мой подбородок пальцами и притянув к себе, Анна прошипела:

– Я – коренная еврейка, и я мщу за мое прошлое. Ты не знаешь, как нам было плохо во Второй мировой. Кстати, Таавету я уже отомстила.

Мне потребовалось пару секунд, чтобы осмыслить эти пять английских слов.

– НЕТ! – Я попыталась дотянуться до нее, но дикари меня опередили, плотно связав руки за спиной. – НЕТ!

– Аза, прошу! – Кир попытался лягнуть держащего его аборигена. – Она специально провоцирует тебя! Так ты не поддавайся на ее провокации!

– Я НЕ МОГУ! – я почувствовала, как по моим щекам начинают литься слезы. – НЕТ! ТЫ НЕ МОГЛА!!!

Анна с наслаждением смаковала каждую мою слезу.

– Еще как могла, – усмехнулась она. – Конечно, смерть – подарок для вас, поэтому я сделаю все, чтобы вы умерли как можно более мучительнее.

Нас выпихнули из пещеры, подгоняя палками. Соньку, которая не могла идти, насильно волокли за руки по полу. Мы шли и чувствовали себя рабами, совсем беспомощными рабами, которых идут продавать на рынок, словно ненужную игрушку. И от мысли, что мы совершенно беспомощны перед целой колонией, становилось еще гаже и ужаснее.

Мы прошли целый ряд замысловатых песчаных коридоров, прежде чем очутились в главном зале, который мы почти что не узнали.

Теперь он выглядел как комната жертвоприношения, что, собственно, так и было. Всевозможные дикари столпились у большого костра, горящего в выдолбленной в полу дыре, крича и отплясывая на разные мотивы. Когда мы показались в проеме, все еще сильнее обрадовались «нам», крича, по-видимому, оскорбительные слова и показывая перерезающие глотку движения руками.

– Все плохо, – Кир отпрыгнул. Нам приходилось петлять, пока мы шли на верную смерть, чтобы дикари, жаждущие расчленить нас на много маленьких Аз, Киров и Сонек, не дотянулись до лакомой добычи. – Я тут так рассчитал, циферки прикинул.

– И что? – я почувствовала, как что-то острое больно кольнуло меня в бок. Дикарь справа нечеловечески рассмеялся.

– Тебя огорчить? Шансов нету, – вздохнул парень.

Нас толкнули вперед, к каменному пьедесталу, окружающему всю воронку. В лицо пыхнуло жаром.

Двое из дикарей стали перетягивать из конструкции, висящей прямо над нами, лианы, на которые, судя по всему, нас и должны были привязать, как на виселицу. Она была похожа на телефонную будку без стекол, с одной большой шестеренкой внутри, которая помогала двигаться лиане в разных направлениях. Одна из концов была закреплена высоко в дальней стене в окне. У меня возникла идея для побега, но я тотчас ее отогнала, ведь, во-первых, мы не сможем за такое короткое время пролезть по этой лиане, а во-вторых, у нас на руках еще и немощная Сонька, которая от боли не может даже пошевелиться.

Я еще раз зрительно попыталась воззвать в Анне совесть и сострадание, если они у нее, конечно, еще остались, на что получила кровожадный взгляд. Неудивительно. Кажется, она уже прикинула вкус человечинки и теперь раздумывает над тем, с какой части начать нас поедать.

Вождь и дочь Анны стояли неподалеку – я увидела их позже остальных, зато первой увидела, как в их золотых глазах пляшет огонь. Дочь Анны улыбалась, обнажая наружу клыки. Вождь, увидев, что мы «заждались» процессии, подал знак.

Наши руки связали спереди и подвесили на концы лиан. Один из аборигенов-работяг обошел огонь и потянул за подобие рычага, прикрепленного к основанию конструкции. Я почувствовала, как мои ноги потихоньку отрываются от земли, а в плечах начинает неистово жечь и стрелять. Сонька повисла пластом, подвешенная за лиану, словно какое-нибудь одеяло после стирки. Нам было больно смотреть на нее, поэтому мы с Киром просто отвернулись в разные стороны и крепко зажмурили глаза.

Наступила темнота.

Сначала непроглядная, постоянно перебиваемая галдежом аборигенов, а потом что-то мимолетно в ней сверкнуло, словно вспышка, и исчезло вновь. И снова вспыхнуло, растворившись в черном цвете.

А потом возникло лицо.

Сонька.

Улыбающаяся, с задорными косичками и вздернутым носиком, с розовыми брекетами и пушистыми игрушечными наушниками. И рядом Кир – статный, высокий, довольный и радостный, обнимающий девушку. И я. Я стою и снимаю их на камеру телефона, мы о чем-то весело хохочем.

А потом перед моими глазами пронеслась совершенно противоречащая предыдущему видению картина.

Те же Сонька и Кир, только немощные, все в грязи, исхудавшие донельзя и пугающиеся любого звука. Сонька протягивает ко мне свои бледные руки и просит спасти их. И я говорю им, что мы ничего не можем сделать, ведь мы – все мы – в ловушке, и это конец. И Кир смотрит на меня такими умоляющими глазами, которых нету ни у одного семнадцатилетнего парня. Детскими наивными глазами. Полными слез.