Антон Карелин - Одиссей Фокс

Бледный луч скользнул сверху-вниз, в полутьме обрисовался высокий, строгий силуэт. Он сгустился, стал почти непрозрачной, немного светящейся фигурой женщины — совершенной в каждой детали, с сильным взглядом печальных глаз. Казалось, она жила так долго и знает так много. Хотя на самом деле этой женщине было всего полгода.

— Афина, — кивнул детектив.

— Афина, — кивнул детектив.

— Одиссей.

Ана смотрела на своего бессмертного двойника одновременно отчаянно и кротко.

— Объясни, — прошептала она.

Богиня печально кивнула своей юной версии, и объяснила:

— Вознесение олимпиаров — это квантовый перенос сознания из телесной оболочки, в которой ты родился, в новое энергетическое тело, которое на порядки сильнее, быстрее, и заметно умнее. Это высшее достижение всех известных технологий, отец стал первым, кто испытал и пережил его. После перехода остаётся пустая оболочка, которую новорождённому олимпиару следует уничтожить — во избежание появления ложной связи, когда бессмертному кажется, что он существует одновременно в двух телах. Это приводит к безумию. Так произошло с нашей матерью, которая отказалась уничтожить свой исток.

— Я не знала этого.

— Нас считают детьми, и многое не говорят… до вознесения.

— Я не пустая оболочка, — выпрямившись, сказала Ана, и произнести это ей далось с трудом.

— Нет, не пустая, — ответила Афина, во всезнающих глазах которой была печаль. — Я должна была перейти, но я шагнула и осталась. Зависла в пропасти между. И раздвоилась.

— Это был сбой? Какая-то случайность?

— Какая-то закономерность, — начала отвечать богиня.

— Хочешь быть любим, научись любить, — закончили обе хором.

Улыбки осветили два таких похожих и настолько разных лица. Серые эмо-волосы Аны стали солнечно-рыжими, и на мгновение Одиссей увидел ту девушку-солнышко, которой она предстала перед ним в первые минуты знакомства, на Руси.

Улыбка на лице богини медленно угасла.

— Стать олимпиаром — значит отказаться от старого, несовершенного, человеческого, — сказала она. — И я должна была отказаться от бывшей себя, чтобы сделать шаг вперёд. Должна была. Но не сумела.

— Но если это возможно, — поразилась Ана, — то у олимпиаров были бы десятки двойников. Ведь в мире уже несколько сотен вознесшихся.

— Но раньше такого не случалось, — богиня покачала головой. — Всем, кто возносился, были дороги бессмертие, мощь, совершенство и власть. Они с радостью отказывались от прошлого. Нам же с тобой… было дорого иное.

Ана и Афина смотрели друг на друга, разделяя одно выражение лица, и эта невозможная двойственность, это уникальное противоречие законам природы, неизбежная трагедия, встроенная в саму сущность их двойного бытия, так зацепили Одиссея, что он на мгновение закрыл глаза.

— Наша мать стала олимпиаром сто лет назад, второй после Зевса. Она сохранила бывшую оболочку и сошла с ума. С тех пор сохранять истоки запрещено.

— Но ты не уничтожила своё старое тело.

— Нет, ведь в нём была ты. Но не только поэтому. Я почувствовала, что это будет… глубокой потерей.

— Но теперь ты не можешь быть богиней, не можешь управлять империей, пока я живу. Потому что моя жизнь отражается на твоей, ты чувствуешь всё, что я чувствую, отвлекаешься на то, чем я занимаюсь, тебя сбивают мои мысли, желания, страхи и радости. У тебя раздваивается восприятие и разум. Я белый шум у тебя в голове, второе сердце, которое бьётся всегда невпопад. Ты не можешь сосредоточиться и править мирами. Не можешь исполнить то, что ждёт от тебя Империя… и отец.

Афина медленно кивнула.

— И ты не можешь решиться убить меня, потому что сложно. Убить себя…

— …И убить невинного ребёнка.

Техно-богиня смотрела на своё смертное отражение.

— Что сказал папа? Когда узнал? — со страхом спросила Ана, и в её голосе пряталась крохотная надежда.

— Ничего. Он посмотрел на меня и кивнул. Он хочет, чтобы я решила это сама.

Руки девушки опустились, локоны съехали вниз и закрыли глаза.

— Я тянула время, — тяжело сказала Афина. — Я тянула, сколько могла.

— Ты стёрла мне память и пыталась дать мне дожить.

— Но это не может, — богине было трудно выговаривать слова, — длиться вечно.

Наступило молчание. Ана закрыла глаза и медленно развела руки, ожидая удара.

— Мы упускаем гигантского алеуда в маленькой комнате, — бестактно встрял Фокс. — Фарейцы и их гротескное выступление — не твоих рук дело.

Афина повернула к человеку свою точёную голову, она смотрела на него внимательно, как на странного зверя, который оказался умнее, чем ты полагал.

— Нет, — ответила она. — Эта безумная попытка избавиться от Аны — не моя.

— Наши братья и сёстры, — прошептала девушка, она наконец поняла. — Они устали ждать.

Сквозь крышу административного диска ударило две иномирных молнии. Одна за другой они пробили купол и как в замедленной съемке раскатились на ветвящиеся разряды, оформились в две фигуры. Солнцеликий и луноглазая. Артемида и Аполлон.

В другое время их вид восхитил бы Одиссея. Любитель историй и культур, он был бы безмерно счастлив, что наследие древней Земли пережило тысячелетия, и возродилось в космосе, столь масштабно и ярко. Что миф воплотился в реальность, и чаяния слабых, привязанных к земле мечтателей взмыли выше звёзд.

Но сейчас он смотрел на них другими глазами, ведь эти двое хотели убить Ану.

— Ты так и не закончила играть в куклы, сестра, — тон Артемиды был совершенно спокойным и даже беззаботным, но всё равно обвинял. Переливаясь лунным светом, она указала на Ану и с улыбкой покачала головой.

— Мы видели твои сомнения. Ты страдала, и мы пришли помочь, — склонив голову, лучезарно улыбнулся Аполлон. — Кто ещё поможет, если не семья?

— Благодарю, — поклонилась Афина. Ничто в её голосе и движении не выдало отношения. — Я уже взяла вопрос в свои руки.

— Но опоздала, — свет Аполлона стал ярче, губы отвердели. Сгустки энергии перекатывались по его полупрозрачному телу, закручивались идеальными кудрями вокруг волевой, гордо посаженой головы. — Кукла, в которую ты заигралась, применила свои воли, и теперь сокровище, наше по праву, будет сверкать для других.

— Вот что бывает, если не упразднить статус наследной принцессы, — кивнула Артемида. — Разум младенца принимает детские решения, которые вредны для империи и семьи.

Они говорили только с Афиной, не обращая на Ану с Одиссеем ни малейшего внимания. Ведь смертные в их глазах были всего лишь листья, упавшие с дерева, хрупкие листья, которые летят по воле ветра и скоро завянут, скорчатся, рассыпятся в прах.

— Я одобряю её воли, — ответила Афина ровно. — Они соответствуют моим.