ДИКИЙ НОСОК - Расходный материал

Восьмилетку я тогда уже закончила. Уехала из дома далеко, как смогла и поступила в техникум. Мать свою Таисию больше не видела, но всю жизнь прожила оглядываясь. Память моя беспокойная словно проснулась и начала подсовывать мне воспоминания, все больше разрозненными кусками, словно осколки одного большого разбитого зеркала. Складывала я их друг с другом, переворачивая и прилаживая и так, и этак.

Вспоминала, как ездили мы в какую-то далекую деревню на похороны дальней родственницы. Столь дальней, что только в домовине я её впервые и увидела. Было мне тогда лет пять или шесть, а Тане, значит, восемь или девять. Уехали мы из деревни сразу после похорон на ночь глядя, да недалеко. Мы с сестрой остались спать в телеге, укрытые вонючим полушубком, а мать с мужиком – возницей взяли лопаты и ушли в ночь. Когда рассвело, они разбудили нас грохотом и матюками. Перемазанную мокрой глиной домовину заволокли на телегу и втиснули рядом с нами. Мы с сестрой жались друг к другу, как пугливые зайцы. Потом мы долго куда-то ехали. А после нас с сестрой оставили в чужом доме. Мать ушла и вернулась утром – грязная, пьяная, провонявшая дымом, с крынкой под мышкой, в какие наливали обычно молоко. Берегла она её пуще глаза, всю дорогу из рук не выпускала. Теперь то я думаю – прах там был. Той старушки, что давеча похоронили, а мать с подельником на погосте выкопали.

Память детская – причуда. Ни разу с тех пор я этой истории не вспоминала. А как снова от матери паленый дух учуяла, так и встала передо мной явственно холодная безлунная ночь, скользкий от влажной глины гроб, что касается моей ноги, запах гари от материнских волос.

Когда я стала постарше, то часто слышала от соседок про дурной глаз моей матери. Мол, если обозлится на кого, то пиши пропало. Или с лестницы человек упадет, или заболеет. Да так, что врачи лишь руками разводят в недоумении. Поэтому и заискивали бабы перед матерью, побаивались, а за глаза называли ведьмою. Тогда-то я отметала эти глупости, словно шелуху от семечек. А повзрослела – призадумалась.

Девчонкой то я думала, что живем мы, как все вокруг. А ведь нет. У нас на столе и кусок всегда был слаще, чем у соседей, и одежда добротнее, и другое – многое. Хоть и старалась мать не высовываться, да не могла сама с собою сладить. Уж больно была ярка, точно павлин в курятнике. Впрочем, не выставлять на всеобщее обозрение те цацки, что ты получишь, ей ума хватало. Времена были не те. Примеряла лишь изредка, дома, перед зеркалом. Покрутится, повздыхает, да и сложит обратно в сундучок. Часть из ее сокровищ я прихватила с собой при побеге. Думала: понадобятся деньги – продам. Да выкрутилась – не пришлось.

Понаписала я тебе доченька, позапутала. Прочтешь ли, нет, не знаю. Но душу я отвела.

Ведьма она. Мать моя Таисия – ведьма. И зачем-то ей для этого прах усопшего нужен, да не абы какой, а родственный. Подумалось мне: может, чтобы защититься от неё, тоже прах надобен? Вот и распорядилась я собою так. Ты сохрани его доченька, на всякий случай. Не ровен час, и тебе пригодится.

Мама.

О содержимом горшка с крышкой Маша догадалась на середине письма, а дочитав, в замешательстве уставилась на урну. А что думать о странном письме и вовсе определиться не могла. Такое искреннее, простое, немного косноязычное. Маша словно слышала мамин голос наяву. Но вещи в нем описаны какие-то совершенно запредельные. Ведьма, прах, выкопанный труп – сущий бред.

Похоже, писала мать это письмо долго. Да и не письмо это было, а тетрадка. Самая обычная ученическая тетрадка в клетку толщиной 12 листов, с тонкой зеленой обложкой. Мать заполняла её своими каракулями, не пропуская ни строчки, периодически зачеркивая отдельные фразы или целые куски и переписывала их иначе. Судя по замызганности мятой обложки, заняло это у матери немало времени. Маша аккуратно сложила содержимое коробки обратно, включая письмо, закрыла крышку, поставила её на подоконник и пошла спать. Что со всем этим делать, она не представляла.

***

Воскресное утро началось со звонка свекрови. Повод для звонка у высохшей воблы, как раз и навсегда окрестила её при знакомстве Маша, был весомый. В следующую субботу Лизе исполнялось семь лет, и заботливая бабушка заранее беспокоилась о подарке внучке, а потому и звонила Маше. «Которая, конечно, лучше знает, что нужно ребенку,» – подлила патоки в свою речь Тамара Ивановна.

На самом деле, разумеется, дело было не в подарке. Свекровь рассчитывала на большое семейное застолье по этому поводу со всей родней, организовать которое – святая Машина обязанность. Для Тамары Ивановны шумные, многочисленные, домашние попойки были своеобразным способом контролировать жизнь своих отпрысков и членов семьи. Звание это было пожизненным, бывших членов семьи для свекрови не существовало. Пригласили ее в гости, хорошо угостили, за подарки подобострастно поблагодарили – значит, все хорошо, не вышли еще из-под её неусыпного контроля. Вот такая колониальная политика.

Бдительное «око Саурона» за Машей надзирало с особым пристрастием. Та легкость, с которой бывшая невестка выставила её сына за порог, Тамару Ивановну потрясла. Как же так? Маше уже далеко за тридцать (считай – старуха), малое дитё на шее (а ни одному другому мужику чужой ребенок не нужен, как известно), зарплата – так себе. Да в такое сокровище, как Паша, она должна была двумя руками вцепиться и крепче держаться. Кому еще она такая нужна, спрашивается? А Маша – паршивка, выставила его за дверь, словно ссаный матрац, как только острая надобность отпала.

И к ней – Тамаре Ивановне никакой почтительности не проявляет. Позвонит раз в год, с днем рождения поздравит и все. От приглашений в гости под любым предлогом увиливает и к себе не зовет. Лизу, правда, отцу дает, не прячет. Но кому она нужна, Лиза то? Что путного от нее узнаешь? Так, маета одна: покорми, погуляй, подарок купи, в кино или на карусели своди, – одни расходы ненужные.

Для Маши во время её недолгого замужества семейные попойки были сущим кошмаром. Не окажись все эти неприятные люди волею случая её родственниками, она по доброй воле никогда в жизни не стала бы с ними общаться. Маша оказалась в ловушке. С одной стороны, всю эту жадную и голодную свору, небезуспешно пытающуюся ей помыкать, она терпеть не могла. С другой стороны, это единственные кровные родственники ее дочери, и переругаться с ними в пух и прах Маша опасалась. Мало ли как жизнь повернется. Вдруг Маша завтра попадет под машину. Тогда Лиза окажется на попечении отца и, главное, свекрови, чьё плохое отношение к матери будет проецироваться и на дочь. А другой родни у Лизы нет. Теперь уж это точно.

Поэтому, скрипя зубами, со свекровью Маша разговаривала вежливо. Та сразу взяла быка за рога.