Марина Козлова - Бедный маленький мир. Книга 1. Перспектива цветущего луга

– Однако, тенденция… – но какая именно тенденция, чем она характеризуется и как ее остановить, сказать, конечно, не смогли.

Отпуск у господина Васина пошел коту под хвост, он вернулся домой злой, напряженный и написал письмо в единственную, по его мнению, заинтересованную инстанцию – в МЧС. С точки зрения господина Васина, ситуация в городе должна получить статус чрезвычайной, надо объявить карантин, закрыть город и искать причину. Письмо переадресовали в отдел мониторинга. Потому что в случае оползней, эпидемий и наводнений все очевидно, и выделение бюджетных средств обязательно и вопросов не вызывает – врага знают в лицо. Здесь был совершенно иной случай. Иванна прочла письмо и сказала: «Я поеду». Собственно, с этого момента она и стала рассказывать своему дорогому и сверхвнимательному шефу о том, что она поняла.

Она приехала в городок рано утром, прошла сквозь пустой холодный вокзал на привокзальную площадь и с трудом обнаружила окоченевшие белые «Жигули». Злобный и, безусловно, корыстный владелец на просьбу отвезти ее в какую-нибудь гостиницу отреагировал соответственно – опустив боковое стекло и глядя на нее опухшим желтушным глазом, спросил:

– Что значит «какая-нибудь»?

– Это значит, – сказала Иванна, неприятно замерзая после теплого поезда, что я не знаю города и конкретную гостиницу назвать не могу.

– У нас их две, – сообщил водитель. – «Центральная» и «Турист».

– Тогда в «Центральную».

– Там дороже, – прищурился водитель.

– Слушайте, поехали, – взмолилась Иванна. – Поехали в эту «Центральную», а то холодно тут у вас.

Ей очень хотелось плюнуть и уйти, но было четыре утра и троллейбусы еще не ходили. В машине было тепло и воняло соляркой. Перед лицом болталась пластмассовая голая девушка с гипертрофированной грудью и грязным лысым черепом.

Город, конечно, почти не освещался, и, пока они ехали, она успела заметить неоновые буквы «Бар Нептун» и слабо подсвеченную арку с надписью «Торговый центр».

В гостинице сонная портье сунула ей ключик с деревянной грушей и, не дожидаясь, пока она уйдет, шумно бухнулась на скрипучий диванчик и, ворча, натянула на голову сиротское гостиничное одеяло.

«Заниматься вопросами жизни и смерти – в простом смысле этого слова – это не совсем то, что заниматься прорывами в будущее гениальных одиночек, если, конечно, это считать развитием, – сонно думала Иванна, сидя с ногами на упругой гостиничной кровати, – на нее навалилась сладкая утренняя дрема. – Заниматься упадком или способствовать развитию – это суть разные вещи? Или это одно и то же, поскольку – в чем смысл твоей работы, знаешь? Она, твоя, с позволения сказать, работа, носит сугубо герменевтический характер – ты должна строить понимающее отношение к событиям… А как понимать горящие бакинские терминалы, акции константиновских сатанистов или картезианскую ветвь физиков во Львове с их концепцией эфира, которую они из полуанекдотичной теории превратили в изысканную и очень непривычную практику?»

Она проснулась в девять утра и долго смотрела сквозь опущенные ресницы, как колышется старая тюлевая занавеска. Она еще час бродила по номеру, готовила себе кофе, жевала изюм с курагой, пристраивала между рамами привезенную с собой копченую грудинку, смотрела в окно. За окном был серый зимний сквер, прорезанный двумя аллеями крест-накрест c ностальгическими парковыми скамейками и маленьким трудноразличимым памятником по центру. Было серое, холодное, ветреное утро. По проезжей части задумчиво, никуда не торопясь, ехал полупустой троллейбус, по заснеженному тротуару мама с папой вели закутанного малыша, шел старик с синим бидончиком и сосредоточенно двигалась большая черная дворняга, почти касаясь боком стены дома. Иванна собирала волосы в хвост и думала, что это хороший город. Это было ее непосредственное ощущение: «хороший город». Она когда-то поняла, что в человеке с детства остаются и существуют в «спящем» состоянии особые рецепторы, имеющие, наверное, отношение к душе, но во взрослой жизни они пробуждаются так редко – в особых ситуациях, когда надо почувствовать что-то непосредственно, простым детским чувством, не испорченным искусственными формами образования. (Мераб Мамардашвили замечает однажды, что «рассыпание бытия происходит от вторжения психологии, то есть от застревания прямого бытийного умозрения в слоях интерпретации…»)

Хороший город.

«Что же мне делать дальше, – думала Иванна, натягивая свитер, обматывая горло шарфом, шнуруя высокие ботинки, в которых можно было бы ходить в Альпы, не опасаясь за состояние подошв, так что делать – бродить по городу и всматриваться в него, пытаясь понять то, не знамо что?

Буду ходить, пока не замерзну, – решила она. – Буду лежать и думать. После обеда приму горячий душ. Вечером пойду в кино, если здесь работает хоть один кинотеатр».

Бродить по городу оказалось неожиданно сложно – Иванна ежеминутно спотыкалась о собственные попытки изобрести принцип, ответить на вопрос: на что смотреть? Она хотела бродить бесцельно, но никак не могла выключить в себе какой-то глупый аналитический механизм, который работал раздражающе безостановочно и, главное, абсолютно впустую. «Как элетромясорубка без мяса… Как соковыжималка без фруктов… – подумала Иванна. – Между прочим, надо бы что-то съесть».

Город уже проснулся, но без живости, обычно присущей буднему дню, – как просыпается обычно отделение в больнице, когда время от завтрака до обеда разнообразится разве что процедурами, а послеобеденный сон счастливо сокращает день, присоединяя ранний зимний вечер почти непосредственно к полудню.

Иванна быстрым шагом пересекла круглую площадь, немного выпуклую по сравнению с сопредельными улицами, – венцом ее был исторический музей, который маленьким холодным Парфеноном желтел на фоне серого утреннего неба. Здесь было все так тихо и медленно, что ей захотелось пробежаться. Редкие прохожие имели возможность наблюдать, как по тихой заснеженной улице Шекспира бежала девушка в черных джинсах, просторной зеленой куртке с капюшоном, в пестрой мексиканской шапочке – так, как если бы она делала разминочный круг по стадиону. У перекрестка она остановилась и попрыгала на месте, поболтала руками и отдышалась. Сердце, однако, колотилось. «Тридцать один год, – подумала она. – Это уже возраст. По вечерам сердце стучит так же, только без причины, в голове что-то пульсирует и дышать тяжело. И приходит странная тревога, отчего потом снятся тяжелые сны. Если честно – то это обычная вегетососудистая дистония. И если не лениться и хотя бы трижды в день дышать животом…»

Она уже когда-то пожаловалась шефу на самочувствие. Виктор Александрович тогда в задумчивости сплел пальцы под подбородком и, глядя своими улыбающимися глазами куда-то в сторону, сказал: