Наталья Любимова - Седьмая тень

– Еще далеко? – спросил Антонов.

– До леса нет – отозвался водитель, – а от леса до бабки Лукерьи еще километра полтора не меньше. Все равно я вас только до леса могу довести. А там дальше дороги нет, пешком пойдете.

– Мы и к лесу сами дойдем, так быстрее будет, – успокоил его Роман,– пошли, – обратился он к девушке.

Через двадцать минут ходьбы, за холмом появился лес. С верху он казался черным и бесконечным, виляя, к нему бежала узкая тропинка, зажатая с двух сторон луговыми травами. Солнце пыталось помахать им из-за леса своими последними лучами. В траве звенел, жужжал, роился и стрекотал местный насекомый народец. Редко пролетали птицы, спешившие на ночевку. Ветер колыхал макушки травы и луговых цветов. Тоня шла впереди, подол ее платья качался в такт траве, а кисточка русой косы напоминала маятник часов. Если бы не сильная боль в руке, Антонов согласен был идти за ней долго и далеко, хоть на край света. Тишина и покой казались такими желанными, такими завораживающими. Он благодарен был Тоне, что она шла молча, видимо тоже наслаждаясь этой тишиной и покоем. Антонов пошарил по карманам в поисках сотового телефона, но его не было, – «наверное, выпал в машине, когда она скакала по бездорожью», – подумал он. – «Позвонить не получиться, и время посмотреть тоже».

Когда подошли в плотную к лесу, солнце совсем скрылось из вида. Веяло прохладой, пахло ельником, тропинка становилась все уже, высокая густая трава постепенно сменялась реденькой малорослой, а потом мхом. Плечо еще сильнее заныло, каждый шаг отдавал острой болью в висках. Антонов шел на автопилоте в полуобморочном состоянии за светлым платьем девушки, уже не различая деталей. Чем глубже они заходили в лес, тем темнее там становилось. Вдруг светлое платье резко замерло на месте. Антонов чуть не врезался в него.

– Что случилось? – спросил он.

– Я не знаю куда дальше идти. Темно. И я тут никогда раньше не была, – дрожащим голосом выпалила Тоня.

– Зачем же ты пошла меня провожать? – с растерянностью в голосе вновь спросил Антонов.

– Не знаю, Илья Петрович сказал, я пошла. Да и не думала, что мы так долго ехать будем. Мне кажется, что идем мы уже часа три, а в лесу никаких признаков жизни не видно, – упавшим, голосом ответила девушка.

– А ты с тропинки не сходила? – поинтересовался Роман.

– Нет, она одна была, а теперь вдруг закончилась, – с тревогой отозвалась та.

Антонов понял, что девушка перепугана. В темноте он не видел ее лица, но оно представилось ему таким же, как перед операцией мальчика. Тогда он подумал, если он сию секунду не примет решение, то она умрет раньше мальчика. Теперь по ее голосу он понял, что она в таком же состоянии. Ему самому хотелось взвыть от безысходности, опустится сейчас прямо на мягкий мох и дать волю чувствам и покричать на этого «Ивана Сусанина» в светлом платье, и даже позаимствовать пару, тройку фраз из лексикона водителя УАЗика. Боль и паника подступились к горлу и застряли в нем колючим комом. Надо было что-то сказать этой глупой девчонке, пока с ней не приключилась истерика. Но что сказать? Что сделать? Голова не работала, мозг был занят подавлением боли и страха. Воображение рисовало мрачную картину: они никогда не выберутся из этого леса, найдут их разложившиеся тела какие-нибудь грибники лет через пять, если еще раньше их не найдут какие-нибудь милые звери из породы псовых.

– Ладно, давай присядем, а то я уже плохо соображаю от боли, – предложил Роман.

Тоня кивнула, скорее, угадал, чем увидел он. Сели там, где остановились. Антонов вынул из кармана зажигалку, она была снабжена мини-фонариком. Посветил на тропинку, ее действительно было не различить, причем и в обратном направлении она тоже исчезла.

– Давно тропинка пропала? – обратился он к девушке.

– Минут десять назад, – отозвалась Тоня.

– Почему ты сразу не сказала? – почти простонал Антонов.

– Думала, стемнело вот и стало плохо ее видно, – ответила та.

– Придется просидеть здесь до утра, – заключил Роман и попытался опереться спиной о дерево. – Звери тут водятся? – опять обратился он к девушке.

– Наверное… Точно не знаю, – с еще большим волнением отозвалась она, и подвинулась ближе к Роману.

– Странная ты, – живешь здесь всю жизнь и ничего не знаешь, – чтобы отвлечь девушку от страшных мыслей завел разговор Антонов.

– Я детдомовская, в этот городок меня перевели десять лет назад в интернат. На экскурсии нас не водили, достопримечательности не показывали, если и отпускали погулять, то ненадолго. Сказки и истории на ночь рассказывать было некому. Слышала я о бабке Лукерье от нашей интернатской медсестры: что лечит она заговорами, да травами, что ходят к ней люди со всего городка и даже приезжают из близлежащих деревень и поселков, что живет она в лесу, за городом, а больше ничего не знаю, – с раздражением проговорила девушка.

– Ладно, не переживай, выберемся, – скорее успокаивая ее, чем себя заключил Антонов.

Усталость брала свое: хотелось есть и спать одновременно, но плечо не давало покоя. Ноги гудели от пройденных километров. Хотя бы воды попить, чтобы желудок немного успокоился. Антонов закурил сигарету, он не был заядлым курильщиком, вполне мог обходиться и без этого, но в экстренных случаях ему хотелось затянуться, чтобы подумать или успокоиться. Сейчас был как раз такой момент.

Может быть, развести костер, или идти назад, соображал он. Надо было отдаться Губкину на русское «авось». Лучше уж он бы вправил мне плечо, чем неизвестно какая бабка Лукерья. Может быть, она совсем не костоправ, а костолом какой-нибудь. Эта, вон еще Антонина «Сусанина», сидит, трясется, прижалась к нему, как будто он сможет ее защитить от волков или медведей одной рукой. Единственное, что он сможет сделать для нее, так это попросить лесных зверей, чтобы они съели его первым. Хотя надо отдать ей должное она старалась не подавать виду, что боится, и тряслась в сантиметрах пяти от Романа. Но он ощущал бы ее дрожь, даже если бы она была от него на расстоянии пяти метров. Хорошо, что не истеричка, не рыдает, не бьется в предсмертных конвульсиях, а сидит молча.

Послышался шорох, как будто кто-то подкрадывался к ним, старался не шуметь и не наступать на сухие сучья. Антонова накрыло горячей волной, он быстро затушил сигарету, в его мозгу пронеслось: вот она смерть подкрадывается, чтобы нанести свой когтистый или зубастый удар. Он вскочил на ноги, схватил здоровой рукой девушку и толкнул ее так, чтобы она оказалась за его спиной, а сам повернулся лицом к приближающемуся звуку:

– Кто здесь? – спросил он, обращаясь к шороху, и машинально ища в джинсах зажигалку, чтобы посветить, туда, откуда он доносился.