Азиз Алимов - Железноцвет

Пол обваливается, и Зоя немедленно стреляет в отверстие из гранатомета. Метнув пружину вперед себя, я ныряю в дыру. Мой разум спокоен и руки мои тверды – время сомнений прошло.

Приземляюсь в туче бетонной пыли, и рефлекторно стреляю в возникшую передо мной мишень. Удар импульса заставляет кровь врага вскипеть; его аорта лопается, а сердце взрывается, как паровой котел. Делаю шаг в сторону и поскальзываюсь на чем-то. Прицел сбит, мишень номер два уходит с траектории. Проклятье.

Я не слышу, как Зоя открывает огонь, но вижу поток костяных игл, дробящих врага в винегрет. Требуха виснет на люстре. Моя первая мишень падает, и за ней я наблюдаю следующую. Импульса ему досталось немного, но достаточно. Мишень делает неверный шаг и падает, выронив автомат. Кипящая кровь струится из его носа. Я обращаю свое внимание на центр комнаты.

Дезориентированная мишень пытается бежать, но костяная очередь перенаправляет ее в ад. Еще одна мишень лезет за пазуху, но я вправляю ей мозги, и мишень стреляет себе же в бок, не достав пистолет из кобуры. Крайняя мишень, оглохшая и ослепшая, пытается схватить лежащий на бильярдном столе автомат, но Зоя отбирает желание вместе с руками. Пыль, поднятая упавшим потолком, разлетается по залу. Бесшумно, не выдержавшая веса требухи люстра падает на стол, и миллион хрустальных брызг разлетается по комнате, словно салют. Ну, вот и все, кажется.

Напряженная, словно тетива, Зоя замерла, чуть наклонившись вперед, предвосхищая отдачу. В ее руках, Зубило дергается из влево-вправо, как стрелка сломанных часов, сканируя комнату. Ее глаза блестят, а на щеках горит румянец. Ее губы шепчут:

…Погаснут свечи, уйдет любовь,

Но этот вечер вернется вновь…

Я осторожно касаюсь ее плеча и показываю ей большой палец. Зоя бессмысленно кивает, как во сне. Я вижу, что она силится сдержать улыбку; ее грудь часто вздымается. Не опуская облучатель, я указываю ладонью вперед, и мы начинаем двигаться вглубь обширной комнаты. Тишина оглушительна: кажется, что кто-то сдавил мои ушные косточки в тисках. Обходя бильярдный стол, я вижу, как моя пружина подпрыгивает и бешено вертится под ним, катаясь из стороны в сторону. От вибрации она словно бы слилась в единый серый цилиндр, который постепенно удлиняется.

Теперь у меня появляется возможность оценить роскошное убранство квартиры. Не удивлюсь, если эти бархатные портьеры и антикварную мебель Алхимик купил у мародеров, разграбивших Оружейную Палату. Окна в квартире заделаны, вместо них повсюду висят зеркала, большие и малые, многократно увеличивающие пространство и умножающие наши с Зоей потрепанные фигуры. По центру комнаты возвышается большое, старомодного вида медицинское кресло. В нем, спиной к нам, полулежит голый пациент. Интересный пациент: прямо к его конечностям присоединен своего рода металлический внешний скелет, опутанный проводами. Главная часть этого механизма, похожая на стальной хребет, отрезана и валяется на полу. Спина пациента вскрыта, и прямо к оголенному позвоночнику подсоединено несколько кожаных трубок, ведущих к сращивателю, водруженному на покрытый резьбой дубовый стол. На столе стоят десятилитровые склянки с клещами. На кресло направлена тяжелая студийная телекамера, провода от которой тянутся к стоящему в стороне вычислителю.

Неожиданно, один из подстреленных вскакивает и бросается на Зою. Сталь сверкает в его кулаке. Зоя реагирует молниеносно. Одно движение пальца – и сбоку от трехгранного цевья возникает зазубренный штык. Зоя подается вперед и тут же отскакивает, делая выпад оружием. На лице обманутого врага ликование сменяет растерянность, затем – боль. Финка выпадает из занесенной было руки. Оскалившись, Зоя поворачивает костяной вентиль, и Зубило приходит в движение. Кожаные трубки, соединяющие штык с мешком, наполняются красным, и оружие жадно трясется, высасывая соки из еще живого тела. Лицо врага желтеет, а глаза закатываются; его колотит, словно от тока. Удерживая на штыке его вес, Зоя медленно опускает врага на пол. Он похож на мумию к тому моменту, когда касается паркета. Кожаный мешок Зубила немедленно приходит в движение, перерабатывая сырье.

Я делаю шаг в направлении спальни, указывая Зое в сторону кабинета. Висящая у входа в спальню картина привлекает мое внимание. Да это же “Пан” Врубеля! К краскам подлинника, впрочем, теперь примешались чьи-то внутренности. На мгновение, я опускаю облучатель, и немедленно осознаю ошибочность этого действия.

Новая мишень появляется прямо из-за операционного кресла. Одет в белый халат, один глаз – перламутровый, в руках – очень большой карабин. Алхимик!

Не могу стрелять. Не успею спрятаться. Скорый поезд врезается мне в грудь, и вместо Алхимика я стреляю в стену. Всю Солнечную систему, весь Млечный Путь заполонили черные мухи; я забыл, как дышать, и последнее, что я увижу в своей богом проклятой жизни – это сверкающая, острозубая улыбка врача-убийцы. Я пячусь. Пячусь. Падаю. Конец.

Впрочем, кажется, Алхимик с такой концовкой не согласен. Вместо того, чтобы убивать меня, он трясется и качается, как алкоголик, и смотрит свою руку, от которой почему-то идет сильный дым. Через секунду у него отваливаются пальцы, через две – вся остальная рука. Алхимик делает шаг назад, и немедленно его правая нога ломается, как спичка. Как печка дымясь, доктор падает навзничь. Я замечаю, что дымится не только он, но и пол вокруг, и даже потолок. Хирургическое кресло, за которым прятался добрый доктор, поплыло, как масло, а нафаршированный железом пациент стекает на пол. Мой нос невыносимо жжет, и через пару секунд ноздри закладывает наглухо. Я пытаюсь встать и тут же падаю обратно, прямо на труп одного из ополченцев. А это не “Шестопер” ли у него в кобуре? Такой же, как мой. Откуда? Нет сил думать.

Зоя подбегает ко мне. На последнем ее шаге я слышу, как звуки начинают возвращаться. Моя глушилка перестала вертеться; назвать ее пружиной теперь язык не повернется – она приняла форму стержня, раскаленного до синевы. Паркет дымится вокруг нее.

Зоя встает рядом со мной на колени и начинает торопливо расстегивать мою куртку.

– Дышать можешь? Моргни дважды, если да! Здесь больно? А здесь?

– Нет, – шепчу я, выдавливая крайние капли воздуха из легких, и отталкиваю ее руку.

– Это… это что я с ним, Петь?

– Боевой… микотоксин, – хрипит вдалеке антикварный граммофон, имеющий к Петру посредственное отношение. Давно в меня не стреляли.

– Но… но я же…

– Шумовые – с кругом, – говорю я. – А с крестом – ядовитые.

– Сука, блять!

– Ничего. Ты мне жизнь спасла. Проверь… спальню и остальное. Я пока полежу.

В мире не осталось ничего, кроме черных мух, и я сдаюсь под их натиском.