Андрей Бондаренко - Жаркое лето – 2010

– Ну, вижу. И, что с того?

– Пока не знаю. Интересно, а куда ведёт данная лощина?

– Она тянется до самого Рязанского тракта, – пояснил Платон и, вдруг, забеспокоился: – Действительно, тропка-просека совсем свежая! Как мне помниться, раньше тут не было ничего похожего, лес стоял плотной стеной. А теперь и два всадника – рядом – проедут запросто…. Плохое место. Однозначно, плохое! Ладно, там посмотрим…

Ещё через сорок-пятьдесят минут лес резко расступился в стороны, вдоль дороги потянулись длинные капустно-морковные грядки. Вскоре показались и разномастные строения – дома, домишки, избы, сараи, склады барачного типа, многочисленные треугольники погребов.

– Громово! А вот, и он, постоялый двор! – объявил Платон. – За мной, господа хорошие! Форверст, как говорят немцы…

Громовский постоялый двор представлял собой полновесный комплекс всяких и разных зданий-сооружений, вдумчиво-огороженных высоким и крепким – местами почти новым – забором.

«Видимо, здешние хозяева опасаются тотального и наглого воровства», – предположил внутренний голос. – «Поэтому и содержат изгородь в образцовом порядке. А ворота-то какие шикарные! Мать моя женщина…. Наверняка, дубовые. Кроме того – видимо, для пущего порядка – оббиты широкими железными полосами…».

– Эй, отворяй! – громко проорал Глеб и, не слезая с лошади, рукой толкнул-качнул увесистую чугунную болванку, подвешенную на верёвке к толстой жердине, торчащей над забором. Болванка послушно ударилась о железный лист, «вмонтированный» в тело изгороди.

– Бом! – радостно отозвался лист. – Бом!

– Вскоре откроют, – уверенно пообещал Платон. – Сейчас пугливые солдатики старательно рассмотрят нас через щели-дырочки в воротах, убедятся, что имеют дело с приличными людьми, и пустят внутрь.

– Солдатики? – переспросил Гарик.

– Они, родимые, они…. При громовском постоялом дворе размещена государева почтовая станция, которой – по секретному внутреннему уложению – полагается надёжная воинская охрана. Как же можно без этого? Почтовые кареты, они чего только не перевозят…. Опять же, казённое имущество, включая сменных лошадок, требует особого и тщательного присмотра.

Наконец, двухстворчатые ворота распахнулись, и путники беспрепятственно проехали внутрь территории постоялого двора.

– Едем к кружалу [110]! – указывая направление, махнул рукой управляющий Петровки. – То бишь, вон к тем двухэтажным хороминам, что высовываются из-за здания длинной конюшни…

«Если у деревенской избы имеются – как минимум – две входные двери, то её уже можно смело именовать хоромами», – пояснил начитанный и образованный внутренний голос. – «Именовать – всерьёз? Или – в шутку? Кто же его, братец, знает…. Но мне точно известно, что все придорожные кабачки-таверны восемнадцатого-девятнадцатого веков – российские, понятное дело – состояли из двух отделений. В одной части кружала, обставленной соответствующим образом, собиралась богатая и «чистая» публика – разнообразные купцы, государевы чиновники, заслуженные служители православного культа, дворяне-помещики, армейские офицеры, следующие по делам службы, путешествующие дамы благородного происхождения. Кормили там, естественно, сугубо «господской» пищей, и напитки подавали аналогичные, соответствующие высокому статусу важных гостей.… Во втором же зале, как правило, собиралась подлая «чернь» и всяческая «рвань» – дремучие ямщики, безысходно-тоскливые солдатики, хмурые ремесленники, офицерские денщики и козлобородые дьячки. Поэтому и меню в этой половине кружала было однозначно-постоянное – хлебное вино (водка – по-нашему), и ржаные калачи – простые, или же с укропом и тмином…».

Около тёмно-коричневой правой двери кружала располагалась широкая и удобная коновязь.

– Приехали, ребятки! – слезая с лошади, сообщил Платон и, обернувшись к избе, начальственно прокричал. – Эй, кто там?! Выходи без промедлений! Уснули, мать вашу?! Порву – так и растак! На лохмотья и требуху…

Из-за угла строения торопливо выбежал шустрый белёсый парнишка лет тринадцати-четырнадцати от роду.

– Коняшек привязать и напоить вволю! – велел Платон. – Шкуры конские льняной тряпкой протереть от пота. Заплачу по отъезду.

– Не извольте беспокоиться, барин! Я с малолетства при лошадях, понимаю, чай, что к чему. Всё исполню! – заверил парнишка и по-деловому поинтересовался: – Овса отсыпать отборного? Кормильные сумки принесть?

– Не стоит, отрок, мы уже скоро отъедем обратно. Господин подполковник Давыдов в кружале, наверное, быть изволят?

– Ага, там они. С самого раннего утра заседают. Уже с пивом покончили и перешли на шампанское.

– Но-но, язык-то попридержи, босота!

– Дык, я-то что? Так, к слову пришлось…

У правой входной трактирной двери сидел, беззаботно вывалив на сторону длинный багровый язык, огромный бусый пёс. При появлении новых гостей-посетителей собака – не очень-то и грозно – зарычала. Но уже через секунду-другую, мельком взглянув на Гарика, вернее, на его «клыкастое» ожерелье, жалобно подвывая, отбежала в сторону и скрылась за углом ближайшего неказистого строения.

– Бывает, конечно, – непонятно прокомментировал Платон. – Собаки и коты, они много в чём разбираются. Если по-честному – то и во всём. По крайней мере, лучше нас, людей…

Внутри кабачка – на первый и свежий взгляд – всё было чисто, приветливо и благостно. Досчатые струганные полы, застеленные домоткаными цветными половичками, высокие белёные потолки, столы, покрытые светлыми льняными скатертями, вполне приличные разномастные стулья, две (два?) изразцовых печи-камина по противоположным углам, деревянная лестница с хлипкими перилами, ведущая на второй этаж.

«Очень просторное и симпатичное помещение. Наверное, метров сто семьдесят пять квадратных. А может, и все двести двадцать», – мысленно прикинул Гарик. – «Только, вот, темновато здесь слегка. То бишь, окон маловато, да и маленькие они все какие-то – узкие и низенькие…. Оно и понятно, и хорошее стекло – в первой четверти девятнадцатого века – дороговато, и русские зимы отличаются суровыми холодами. Это в том сермяжном смысле, что чем больше общая площадь окон, тем больше дров придётся спалить – для дельного согрева помещений – в осенне-зимний период…».

В «господском» отделении трактира было безлюдно, только за самым дальним столом расположилась на поздний завтрак троица штатских.

«А где же всякие гусарские доломаны [111], ментики [112]и чикчиры [113]?», – возмутился внутренний голос. – «Денис Давыдов, как мне помнится, служил – в данный исторический момент – в Ахтырском гусарском полку. Следовательно, ментик на нём должен был бы быть нежно-коричневого цвета, расшитый – без всякой меры – толстыми серебряными нитями. Хотелось, понимаешь, полюбоваться на эту красоту неземную. Ан, нет! Полный и коварный облом…. Итак, за дальним столиком завтракают три молодых господина (никому из них и тридцати лет ещё нет!), облачённые в неприметные штатские сюртуки. Двое из них – пепельно-русые. Третий – чернявый, кудрявый, с шикарными мохнатыми бакенбардами, которые «соединяются» между собой с помощью пышных усов. Видимо, это и есть Денис Васильевич Давыдов – знаменитейший предводитель российского партизанского движения. Правда – знаменитейший – в Будущем, уже по завершению Отечественной войны…. Ничего себе – субчик! Сразу видно, что знатный задира, идейный гуляка, отвязанный бабник и записной пьяница. Впрочем, многие известные – на весь мир – легендарные герои и утончённые поэты отличались этими мелкими и незначительными недостатками…. Чёрт меня подери насовсем! Главное-то – совсем в другом…. Если нашему Глебу Сергеевичу Петрову добавить с пяток лет и с десяток килограмм живого веса, отрастить волосы и пышные бакенбарды-усы, то и получится – Денис Васильевич Давыдов…. Потрясающе-однозначное сходство!».