Владимир, Михальчук - Полный дом смерти

В холле я уселся за рабочий стол дворецкого и, наконец-то закурил. Несмотря на множество смертей и дрянную обстановку, дом все больше мне нравился. Мне даже казалось, что строение живет какой-то своей, непонятной окружающему миру жизнью. И словно вещает молчаливыми стенами…

– А-а-а-а-а-а-а! – донеслось до меня.

Я прошел несколько шагов и нырнул в полутемную комнату, откуда доносился звук. Кроме стандартной для богатых поместий мебели, здесь находилось зашторенное окно. Ставни плотно перехвачены щеколдой, но одна из застекленный створок приоткрыта.

– А-а-а-а-а! – тонкий голосок отчетливо пробивался сквозь оконный проем.

Я притронулся к щеколде, намереваясь ее приоткрыть, как вдруг она зашелестела. Это что за дела?! Твердое дерево издает совершенно иные звуки. При внимательном досмотре оказалось, что щеколда выполнена из свернутого параллелепипедом рулона бумаги. К тому же выкрашенного коричневой краской – под цвет натурального дуба. Настоящий запор обнаружился под шкафом. Он уже долгое время находился здесь и успел покрыться тонким слоем пыли. Несколько недель или больше.

– А-а-а-а-а-а! – уже с хрипотцой. – Кхэ-кхэ-кхэ…

– Благодарю вас, драгоценный Лумиль, – сказал я дворецкому, высунувшись из открытого окна. – Можете возвращаться в дом. Мы узнали, что хотели.

– И что же мы узнали, позвольте спросить?

– Самое главное, – я позволил себе мимолетную улыбку. – Мы теперь уверены, что некий дворецкий по имени Лумиль не является преступником. Во всяком случае, не в этот раз.

Леприкон застыл в обиженном изумлении.

– Я служу в этом доме триста два года, глубокоуважаемый, – наконец сумел выдавить он. – И вы подозревали меня в этих несчастьях?

На глазах старика стояли уже привычные слезы. Кажется, в доме бель-ал Сепио такая рутина – хныкать и брызгать соленой жидкостью из глаз. И ничего не делать, пока не убьют следующего домочадца.

– У детектива такая работа – подозревать всех, пока не обнаружится настоящий убийца, – успокоил я его. – Крик действительно слышен из холла. Могу с уверенностью заявить, что вы не сбросили на несчастного Пэйра этот ставень и не вернулись ко мне, якобы для освидетельствования своей невиновности. Так что вы чисты: у вас не хватило бы времени на такие манипуляции. Входите же, наконец, внутрь. Еще простудитесь, не приведи демон.

Я не стал дожидаться Лумиля и отправился на третий этаж. Именно там находилась лестница, ведущая на чердак. Мимо проплыли многочисленные двери комнат, доспехи, вазоны и статуи обнаженных дриад. С каждым шагом все больше усиливался цветочный аромат.

За поворотом, куда мне еще не приводилось заходить, обнаружилась стеклянная перегородка, а в ней – небольшая дверка из того же материала. Переступив порог, я задохнулся от нахлынувшего на меня буйства ароматов и благовоний.

– Невероятно! Оранжерея! – слов больше не нашлось, потому что рот вдруг захлопнулся и вместе с ноздрями попросился в отставку.

Кто бы мог подумать, что в засаженном кустарниками и заставленном кадками доме может быть еще и отдельная оранжерея? Около семидесяти квадратных метров, густо покрытых зеленым покровом. Какие-то травы, цветы, миниатюрные пальмочки и кустики. Мясисто-сочное воплощение мечты лесовиков и древесных клещей. Покойная госпожа Донна, без сомнений, была конченым природолюбом.

Сверху на меня глядела пыльная стеклянная крыша. Ее изо всех сил согревали оба валибурских солнца. Разноцветные лучики играли беззвучный вальс, глаза слепило от невыносимой ряби, легкие отказывались работать в таких тяжелых удушливых условиях. Мое мнение об оборонительных возможностях поместья покачнулось и упало на несколько пунктов. Со стороны фасада крыша дома выглядела хорошо спланированной и непробиваемой. Внутри же оказался купол над холлом и вонючая оранжерея из хрупкого материала.

Я ненароком раздавил неизвестный мне цветок и пробился сквозь густые заросли призрачной розы. Листва щекотала нос, высокие стебли декоративной травы шумели и пытались отомстить за убийство сестрицы – вечно путались под ногами.

Чтоб вас градом побило, милые растения…

Луп!..

А вот не надо отвлекаться – смотри под ноги, тупой детектив!

Я вынырнул в коридоре по другую сторону от благоухающего склепа и глубоко вдохнул. Потер свежайшую шишку на лбу и преисполнился блаженством.

Пыльная дверь в конце винтовой лестницы привела меня на темный чердак.

Тучи заплесневелых рундуков, разбитые кадки, ржавые доспехи; полуистлевшие папки, рулоны, свитки и потрепанные книги; поломанные столы и стулья, покосившийся комод, треснутое зеркало, гора вонючих поношенных шмоток; десяток грязных окошек и вид на полусферу стеклянного купола над холлом и стеклянного же безобразия оранжереи. Короче, десять отверстий в гробу, доверху набитом разнообразным мусором и хламом.

– И почему нельзя хранить все это в подвале?

Окно, которому я задал этот вопрос, не ответило. Лишь похлопало створкой и дунуло мне в рот холодным ветерком.

Ставень сорвался именно с этого места. Как и ожидалось, никаких следов магии или чужеродной ауры. Даже если бы действовал могучий колдун из Великих, ему потребовалось бы не менее часа, чтобы замести следы. А я появился здесь всего спустя какие-то минуты. Следовательно, работа не колдуна. Но кого же?

Обе петли, на которых крепилась створка-убийца, не были перепилены или отогнуты; но очень слабы, и выглядели так, словно поизносились от времени и потеряли крепость. Висели себе ставенки бесхозно в течение сотен лет, а потом вдруг захотели и – бамс! – свалились прямехонько на голову бедному адепту коней и лошадок.

Я собрался на обратный путь, и вдруг увидел в глубине чердака еще одну дверцу. На пыльном полу – ни следа. Тут многие годы никто не пробирался, пересчитывая макушкой, подобно частному детективу Ходже, крепкие кровельные балки.

Урожденная любопытность толкнула меня к приключениям.

Застонала тонюсенькая, почти прозрачная створка. Если бы не пыль, я без труда бы разглядел сквозь нее интерьер маленькой комнаты.

У стены под мансардным окном находилась детская кроватка под балдахином. Невероятно грязная, но с откинутым одеялом – будто бы здесь недавно спали. У изголовья кровати пылилась кособокая тумбочка с огарком свечи на поверхности. Рядышком валялись непременные атрибуты детских комнат – гнилая деревянная лошадка и древнейший ночной горшок со сломанным музыкальным механизмом. В углу – бесхитростная, но очень точная картинка поместья бель-ал Сепио, вид на фасад и парадную дверь. Над пожелтевшей от времени бумажкой – корявая надпись мелком на деревянной балке перекрытия: «Мой». Рисовал не ребенок, скорее умственно отсталый. И никакой подписи. Это художника так звали – Мой? Или он (она?) имел в виду этот домище?