Песах Амнуэль - Месть в домино

— Нет, — повторил Бочкарев, — извините, я… В общем, из теории Многомирия следует, что прошлое мы можем выбирать себе так же, как выбираем будущее. И доказать это значительно легче, чисто экспериментально доказать, поскольку прошлое содержится в документах, в произведениях искусства, в структуре вещества…

— Вот именно, — осторожно вставил Фридхолм, — все это не меняется от того, что вы воображаете другое свое прошлое…

— Меняется, конечно, — пожал плечами Бочкарев. — Для волновой функции нет прошлого или будущего, процесс можно повернуть вспять. На самом деле это означает не то, что вспять можно повернуть время, поменять следствие и причину. Это как раз невозможно. На самом деле это означает, что к нынешнему нашему состоянию ведет букет прошлых состояний, таких же физически реальных, как и настоящее… и как будущие…

— Господи, — зевнул Стадлер, — вы перейдете, наконец, к делу? Еще минута…

— Да-да, — заторопился Бочкарев, — я уже… Я только хочу еще сказать, что многочисленные варианты прошлого и будущего… совершенно реальные… это ведь квантовые системы, и между ними существуют туннельные переходы, это я и положил в основу своего доказательства, своего эксперимента…

Стадлер встал, подошел к Бочкареву, посмотрел на него сверху вниз, оглянулся, бросил взгляд Фридхолма. Оба молчали, ждали, что сделает старший инспектор, а тот будто ничего делать и не собирался: обошел стул, на котором сидел Бочкарев, остановился у дальней стены, вернулся к столу, время то ли застыло, то ли потянулось вязким желе, Фридхолм видел, как у Бочкарева начало подергиваться веко, а ладони, сложенные на коленях, принялись совершать странные бессмысленные движения, будто физик хотел поймать пальцами что-то невидимое, а оно ускользало, как ускользала сейчас от Фридхолма истина, он уже нащупал ее, начал понимать, но Стадлер, этот нетерпеливый американец, все испортил, и теперь от русского уже точно ничего не добиться…

— Знаете, что мне это напоминает? — сказал Стадлер, переводя взгляд с Фридхолма на Бочкарева. — Дурной детективный роман. Агату Кристи или Конан Дойла. Вся эта литературная ерунда. В детстве читал, и, слава Богу, вовремя понял, что жизнь — нечто другое. Может, у вас в Европе до сих пор используют в криминалистике дедуктивный метод? А?

Не получается, — подумал Фридхолм. — Ничего у меня с ним не получается. И не получится.

— Вы правы, коллега, — сказал он сухо. — Конечно, вы правы. У меня тут никаких реальных полномочий. Но ведь вы хотели признания. Сейчас вы его получите.

— Да? — сказал Стадлер, подняв брови.

— Признание? — изумленно произнес Бочкарев, привстав на стуле. «О чем он говорит, этот швед? — было написано на его лице. — Я тебе поверил, думал, ты разобраться хочешь, а ты, как обычный провокатор»…

— И чем-то это действительно напоминает детективный роман, — продолжал Фридхолм своим размеренным голосом. Говорил он нарочито медленно, заставляя Стадлера сбавить свой темп и напор, а Бочкареву давая возможность подготовиться к тому, что его ждало, и о чем он, будучи ученым, мог бы и сам догадаться. — Все улики собраны, выводы сделаны, участники собираются вместе, сыщик представляет свои доказательства и говорит: «вот убийца». Да? Пусть господин Бочкарев продолжит свою интересную лекцию. Это его дело, он его начал — во всех смыслах. Пусть он и заканчивает.

— Ах, как романтично, — буркнул Стадлер. — А кто, в таком случае, преступник? Видимо, кто-то из нас двоих?

— Господин Бочкарев сам назовет имя. Я же обещал вам признание.

— Еще пять минут, — предупредил Стадлер. — На большее у меня не хватит ни терпения, ни времени.

— Продолжайте, — кивнул Фридхолм Бочкареву. — Пять минут — вы слышали.

— Не понимаю, о чем вы, — пробормотал физик. — Я хотел рассказать о причинах того, что…

— Так и я о том же, — добродушно сказал Фридхолм. — Причины. Вы хотели сказать, что произошла серия склеек, причем какие-то изменения случились в прошлом… То есть, не изменения, конечно, я неточно выразился, в прошлом ничего измениться не может, да? Но в результате чьего-то выбора ветвь нашего прошлого оказалась иной, чем была до того… Понимаете, коллега, — Фридхолм обернулся к рассеянно слушавшему Стадлеру, — господин Бочкарев утверждает — во всяком случае, об этом он пишет в своих статьях, — что когда кто-то из нас, вы, я, любой другой, принимает какое-то решение, то осуществляется не только каждый из сделанных выборов… только в другой вселенной, так что конкретно нам с вами от этого ни жарко, ни холодно… Да, но еще и прошлое тоже ветвится, как дерево. Скажем — если я правильно понял — соки к веточке могли поступить не по одному конкретному капилляру, а по великому множеству, и мы не знаем, по какому именно… Если вам на голову упал кирпич…

Стадлер громко застонал и демонстративно посмотрел на наручные часы.

— Если вам на голову упал кирпич, — невозмутимо повторил Фридхолм, — то причин для этого события мог быть десяток, и в реальности все они имели место — каждый, опять-таки, в своей вселенной. Для вашей головы важна одна-единственная причина, об остальных вы и не узнаете… то есть, не узнаете в подавляющем большинстве случаев. Но если происходит склейка… Если две ветви мироздания соединяются… Как это формулируется у вас в теории, господин Бочкарев? — неожиданно обратился Фридхолм к физику, внимательно слушавшему речь майора и даже пытавшемуся вставить слово: во всяком случае, вид у него был такой, будто он хотел что-то сказать, но сдерживал себя.

— А? Что? — вздрогнул Бочкарев. — Склейки, да… Две или несколько ветвей Многомирия соединяются в какой-то точке… на время… и тогда предметы из одной реальности могут оказаться в другой… или идеи… вам часто приходят в голову идеи, вроде бы неожиданные, о которых вы даже и не думали… такое озарение вдруг? Это тоже склейки — ментальные, вы в этот момент думаете будто две мысли сразу — за себя и за… тоже за себя, но в другой ветви…

— Я имею в виду вашу статью об исторических склейках, — напомнил Фридхолм, — и быстрее, через полторы минуты у старшего инспектора иссякнет терпение.

— Да-да, — встрепенулся Бочкарев. — Наше настоящее зависит от нашего прошлого, но в Многомирии прошлое тоже зависит от настоящего, мы можем склеить реальность с одним прошлым, можем — с другим, в зависимости, опять же, от нашего сегодняшнего выбора. Сегодня у нас одно прошлое, завтра — другое, это объективный процесс, а вовсе не прихоть историков, которые сейчас интерпретируют события так, а завтра — иначе…

— Вот именно! — воскликнул Фридхолм. — Вот именно. Прошлое создает настоящее, а из настоящего вытекает не только будущее, но и прошлое. Вот и все. Результат? То, что сделано было в какой-то момент прошлого, может иметь своим следствием действие, произведенное в будущем, верно? Вы бросаете вверх камень, но он почему-то не падает. Вы думаете, что он упал куда-то, где вы его не можете найти, и забываете об этом, а лет через пятьдесят или двести камень вдруг падает кому-то на голову, и тот удивляется… мягко говоря… Так? Это я тоже из вашей статьи вычитал, я несколько часов это читал до отъезда в Америку, голова распухла, но кое-что я, как видите, понял.