Александр Лонс - Арт-Кафе

— Ну, как вам сказать ,интересное… — я уже закончил трезветь,и языком владел вполне сдержанно. — Однажды под новый год в компании друзей смотрели «Убить Билла» обе части. Я, как и все, немного выпил и лег спать на пол, когда ни одного свободного койко -места уже не обнаруживалось. А уснули мы часов, наверное, в шесть утра. И вот, перед самым рассветом, открываю я глаза — а кругом тишина и темно, как в анальном проходе представителя коренного населения Африки. Щупаю рукой, а сантиметрах в десяти сразу надо мной, прекрасно подогнанные доски. Справа потрогал — опять доски! «Заживо похоронили нелюди» — в панике спросонок решил я, и начал орать, биться как дельфин в сетях черноморских браконьеров. И что бы вы думали? Обычный советский шкаф, дощатый, старого заложения. Хозяин дачки как-то решил, что расточительство это — ставить шкафы на пол, а надо вешать их на стену, сантиметрах в тридцати от пола. Вот я под такой шкаф и закатился. Или задвинули, когда кому-то места оказалось мало. Потом все очень смеялись.

— Смешная история, — хихикнула Стелла. — Еще бывает весело, когда в разгар новогодней радости, взрослые начинают пить детский лимонад, а у детей в стаканчиках по ошибке оказывается водка...

— Не, до детей так и не дошло, — хмыкнул я, выходя из лифта. — Не было там детей, ни тогда, ни до, ни после.

— Кстати, мы пришли, — ожидаемо сказала девушка. — Вот моя квартира. Ну, вы заходите.

Чудесная однокомнатная квартирка Стеллы мне понравилась немедленно и необыкновенно. Сразу же ощущалось жилище свободного творческого человека не сильно замороченного на всякие бытовые глупости и мелкие житейские проблемы. На полу — плетеные циновки, потолок раскрашен как в фильме ужасов, а вместо потолочной люстры отовсюду светились небольшие лампочки. И рисунки. По стенам оказались развешаны листы с графикой. В основном — карандашом, но некоторые — черной тушью, или чем-то подобным. Графические работы завораживали, поражали меня своим количеством качеством исполнения. Филигранные по технике, они не давали отвести взгляд, заставляли любоваться и восхищаться фантазией и искусными руками автора. Портреты, пейзажи, интерьеры. Но тема просматривалась одна — нечто инфернально-сюрреалистичное с явной ориентацией на крутую психоделику. Но во всех рисунках чего-то не хватало.

— Это вы?

— Рисовала я, — уточнила Стелла.

— Слушайте, а ведь здорово! Вы — профи?

— Да я так.....

— Я просто подумал, что сделано очень профессионально. Тут я кое-то смыслю.

— Профи, — наставительно сказала Стелла, — это тот, кто этому учился и кто работает в данной области. А я ж говорю, что просто так рисую картинки.

— Хорошие картинки! А модель кто? И чем навеяно?

— Модель — сие уже в прошлом. Жизнью навеяно. А точнее — моими внутренними конфликтами, воспоминаниями и навязчивыми снами. Иногда такая гадость в душе накапливается, что нарисуешь нечто и легче сразу. Кстати — мой психолог посоветовал.

— Понимаю, — неубедительно кивнул я.

Но я действительно хорошо ее понимал, как мне тогда казалось. В свое время некий продвинутый психолог, пользовавший меня несколько лет назад, порекомендовал в качестве психологической разгрузки заняться чем-то вроде писательства. Помогло, но — затянуло.

Несколько минут я молча рассматривал работы Стеллы, и вдруг осознал, чего мне так не хватало в ее рисунках, и от всего этого почему-то впал в откровенность:

— У вас очень хорошие рисунки, мне нравятся. Только один совет, не обижайтесь, ладно? Вам надо немного подучить анатомию. Тогда будет еще лучше, уверяю вас.

— Ну, про нравится — вы мне потом расскажете. Но что конкретно я намудрила в анатомии? Просто, раз уж я нарисовала что-то не так, то не специально, а элементарно чего-то не вижу, поэтому нужно ткнуть пальцем в мои ошибки.

— Щас, скажу в первом приближении… Ну вот здесь скелетная мускулатура плечевого пояса немного не так и не туда крепится… запястные суставы немного не там... И по черепу еще. Голова всегда с черепа рисуется — намечается череп, а потом уже одевается плотью. Так? Вот здесь череп построен неточно. Ну и вообще человеческое тело рисуем со скелета. Потом к нему крепим мускулатуру, а еще потом — кожу. Если нужна кожа. И вообще, так же рисуем одетую фигуру: сначала намечаем скелет, потом мускулатуру, а еще потом облачаем в одежду. Когда-то давно, в позапрошлой жизни, я ходил в художественную школу. Рисовал немного, но с тех пор много чего прошло. Сейчас рисовать не могу, но что-то еще помню. Кстати — там я и приучился видеть женское тело так, как оно есть, без всех этих тряпок,наверченных в качестве одежды.

— А мужскую? — спросила Стелла.

— И мужскую тоже, но она для меня не очень интересна, знаете ли.

— Забавно! А за комплимент и за критику спасибо. В общем, есть куда совершенствоваться.

— А еще можно узнать про рисунки? — нервно спросил я. Что-то мешало мне задать этот вопрос.

— Спрашивайте, — кратко и напряженно разрешила Стелла, будто чего-то опасалась.

— А почему вот здесь… на вот этой работе… у вас все люди словно с содранной кожей? И они сплелись в клубок?

— Они и есть с содранной кожей. Только не спрашивайте меня почему, ладно? Не заставляйте лгать. Лучше скажите, отчего у вас сегодня было такое задумчиво-хмурое выражение лица? Из-за меня?

— Нет, вы тут ни при чем, — вспомнил я тему своего расстройства. — Перед тем, как идти в кафе вдруг узнал, что три дня назад умер человек, с которым я немного общался. Кстати — мой тезка. Нет, друзьями мы не были. Просто иногда общались. Он в московском центре трансплантологии ждал операции по пересадке сердца, но так и не дождался. Молодой совсем парень. Писал стихи, прозу… хорошие стихи, кстати. Он обратился как-то по поводу чисто литературных дел, я что-то ответил, и потом у нас была какая-то вялая переписка. Иногда я комментировал его интернетовский дневник. Но месяца два назад он перестал добавлять новые записи. В парне что-то сломалось. А сегодня я узнал подробности. Он очень тяжело умирал, и последние две его недели были похожи на ад. Странное ощущение, когда навсегда исчезает тот, с кем недавно общался и кого помнишь еще живым.

— Я вам сочувствую.

— Только давайте молча, а? Вы не знаете о ком я и не нужно ничего говорить.

Мы молча выпили, потом еще, и еще, а после как-то незаметно для меня оказались в одной постели.

Утро выдалось тяжелым. Особенно, если принять во внимание минувшую ночь и то, что утро началось в начале третьего пополудни. Первый вздох после пробуждения всегда сделать трудно, грань между сном и явью настолько зыбкая, что не сразу ее и ощутишь. На моих ладонях следы длинных ногтей, а в уголке рта — скопившаяся кровь из прокушенной губы. Мне ни плохо, ни хорошо, мне... по-другому. Как говорится — лучшая часть суток уже позади. Впрочем, я никогда не любил утро, разве что кофе спасает.