Павел Амнуэль - Что там, за дверью?

Когда он вернулся домой, два автокрана, прибывшие из Манчестера, выгружали на стройплощадку с грузовиков строительные блоки. Бригадир, с которым Мейсона познакомил Барч-младший во время прошлого посещения офиса, давал указания, и, похоже, рабочие слушались его беспрекословно.

В полдень зарядил дождь, но работы не прекратились.

Первый этаж был готов в середине октября. В тот день Мейсон понял, что больше не выдержит такого образа жизни: голова у него болела постоянно, глаза слипались, пальцы дрожали, ноги были ватными, спал он в лучшем случае часа четыре, обычно — меньше, каждую ночь, с полуночи до рассвета, проводил с Кэтти, сейчас они могли прятаться в подвале и на первом этаже строившегося дома, а днем Мейсону приходилось не столько заниматься делами, сколько отбиваться от репортеров, которых было, к счастью, не так много, как он боялся после разговора с Маковером, но и не так мало, чтобы вообще не обращать на них внимания. А еще надо было ездить по оптовым магазинам, разговаривать с заказчиками в мастерской, следить за тем, как идет строительство дома для Кэтти, и так до самого вечера, поспать удавалось лишь после ужина. Вчера, слушая журчащий голосок Кэтти, пытавшейся передать ему свои ощущения от ее потусторонней жизни, он неожиданно упал в обморок и сам почувствовал себя если не на том свете, то и не здесь, а в каком-то промежуточном мире без освещения, без звуков, без мыслей. Придя в себя, он услышал испуганное восклицание Кэтти, и все оставшееся до рассвета время она убеждала его поберечься и, если нужно, не приходить к ней ночью, она уж как-нибудь, а он должен…

— Вы слышите меня, мистер Мейсон? — настойчиво повторял у него над ухом низкий голос. Открыв глаза, Мейсон понял, что сидит за конторкой в гостиной, а бригадир рабочих (кажется, его звали Оден Малькольм, хотя и в этом Мейсон не был уверен) стоял над ним с какой-то бумагой, которую, похоже, нужно было подписать.

— Да, — сказал Мейсон и поставил подпись в указанном ему месте.

— Вы плохо выглядите, мистер Мейсон, — сочувственно сказал Малькольм (или как его, черт возьми, звали на самом деле?).

— Я, пожалуй, должен поспать, — пробормотал Мейсон.

— Не беспокойтесь, — сказал бригадир. — Я свое дело знаю, и люди мои — тоже. Все будет в лучшем виде, мистер Мейсон. Завтра начнем возводить второй этаж, и к сочельнику, как обещал мистер Барч, вы сможете завозить мебель.

— Да-да, — сказал Мейсон, у него не осталось даже сил проводить Малькольма до двери. Он проковылял в спальню, повалился на кровать, не сняв одежды, и мгновенно заснул.

Проснулся он утром следующего дня с ощущением, что произошло непоправимое.

Выспался Мейсон замечательно, голова была свежей — впервые за последние месяцы, — и в голове этой, как заноза, зацепилась за извилины единственная мысль, если это можно было назвать осознанной мыслью, а не ощущением, от которого невозможно избавиться: «Я не пришел».

Я не пришел, и что же делала Кэтти всю эту холодную ночь? Я не пришел, и что она обо мне подумала? Я не пришел, и теперь все изменится.

Мейсон не стал завтракать и отправился в поле, где строители уже с утра работали, возводя второй этаж, а команда сантехников прибыла из Манчестера, чтобы начать прокладку коммуникаций внутри дома. Малькольм издали помахал Мейсону, крикнул: «Все нормально, сэр! Хотите, пройдем по объекту?»

Они осмотрели комнаты первого этажа, поднялись по уже установленной лестнице на уровень второго, все действительно было нормально, но Мейсону хотелось одного: почувствовать — он совершенно не представлял, каким образом — присутствие Кэтти, он хотел увидеть, услышать, ощутить хоть какой-нибудь поданный ею знак, свидетельство того, что она была, что она не обиделась на него и придет этой ночью, как обычно.

Мейсон еле дождался вечера. Строители ушли в половине пятого, как только стало темно, профсоюз запрещал зимние работы в отсутствие дневного освещения, и сегодня Мейсону это было только на руку. Он выпроводил Малькольма, пожелавшего вдруг поговорить с работодателем о достоинствах и недостатках футбольного клуба «Манчестер юнайтед», запер ворота, через которые на стройплощадку въезжала тяжелая техника, потом все-таки вернулся домой, достал из холодильника полуфабрикаты — куриный бульон, ростбиф, несколько салатов — и хорошо поужинал, а потом еще и прилег на час, но сон не шел, и Мейсон отправился на свидание раньше обычного времени, не надеясь, конечно, на то, что Кэтти нарушит расписание. Было холодно, под деревьями задувал ветер, в недостроенном доме было к тому же еще и сыро, Мейсон ходил кругами и поглядывал на небо — не пойдет ли снег. Снег не шел, даже облака к полуночи разошлись, звезды смотрели на Мейсона свысока, они-то, в отличие от него, все знали, потому что им виден был не только наш мир, но и тот, куда человеку суждено попасть только после смерти.

Мейсон не представлял, почему ему в голову пришла такая мысль, но был уверен: со звезд видно все. А сам он ничего не видел и, дождавшись, наконец, полуночи, остановился на пороге недостроенного замка, пристально вглядываясь в неожиданно сгустившийся мрак.

Так он и стоял, совершенно замерзший, не чувствуя пальцев ни на ногах, ни на руках, и ушей тоже не чувствуя, когда со стороны деревни раздались первые утренние звуки: кто-то включил прогревать двигатель автомобиля, кто-то кому-то что-то втолковывал, а кто-то другой отвечал, нисколько не понижая голос. Темнота еще не рассеялась, но Мейсон понял, наконец, что оставаться здесь больше не имеет смысла — Кэтти не придет. Сегодня не придет? Или вообще?

Чтобы получить ответ, нужно было дождаться следующей ночи, и день тянулся для Мейсона бесконечно, хотя никто, должно быть, и не заметил, что он попал в полосу растянутого времени. Поспать тоже не удалось — какой сон, когда думаешь только об одном: что, если… И не нужно говорить о любви. Что такое — любовь призрака? Это даже не призрачная любовь, это даже не любовь вообще, это даже не слова любви, это даже…

За день строители успели многое, и Мейсон поблагодарил Малькольма за хорошую работу, а тот опять попробовал навязать свое присутствие — уж очень ему, видимо, хотелось не столько обсудить достоинства футбольной команды, сколько поговорить о том, что он слышал в деревне, что стало темой множества пересудов. Но Мейсон твердо сказал, что вечером занят, очень занят и вообще устал, хочет выспаться, до свиданья, мистер Малькольм, до завтра.

Он едва дождался полуночи, и Кэтти опять не пришла.

Все. Теперь уже все. Окончательно.

Вот она — их любовь. Стоило один-единственный раз… И вечная обида. Конечно, Кэтти обиделась, а время для нее… Действительно, что для нее — время? Может, обиду свою она будет переживать еще два или три столетия (ведь и четыре века после смерти минули для нее, похоже, как мгновение) и придет, когда Мейсона уже не будет в живых и даже кости его истлеют на местном кладбище? А там, в мире духов, им вряд ли суждено встретиться — почему-то Мейсон был в этом уверен: Кэтти убили, а если он умрет своей смертью, то окажется в другом пространстве, в другом мире, другой потусторонней реальности. А если убить себя? — он серьезно думал об этом, лежа утром под одеялом, не желая вставать, не желая смотреть на этот серый мир. Миссис Турнейл, нанятая Мейсоном и приходившая по утрам навести порядок в доме, приготовить хозяину горячий завтрак и оставить в холодильнике еду на весь оставшийся день, возилась в холле и гремела то ли шваброй, то ли кастрюлями, то ли выколачивала пыль из рыцарских лат, резкие звуки раздражали, но вставать, чтобы призвать миссис Турнейл к тишине, Мейсону было еще мучительнее.