Павел Амнуэль - Что там, за дверью?

Нет, с сожалением думал он, не могу я себя убить, самоубийцы, видимо, попадают в особый отдел ада, и с Кэтти мы все равно не увидимся.

Мейсон вовсе не был религиозным и Библию читал пару раз в своей жизни, о потустороннем мире знал только то, что ему рассказала Кэтти, а она была такой скупой на слова, она мало кого знала из призраков, а те, о ком рассказывала, выглядели личностями, приятными в общении, но совершенно не способными пролить свет на свое происхождение; эта тема, похоже, была в потустороннем мире своего рода табу.

С раннего утра повалил снег. Густой, плотный, влажный, он сразу покрыл холодную землю, будто пожарные обработали все вокруг своей густеющей пеной. Будто здесь был недавно сильный пожар, все горело и лишь сейчас успокоилось.

Пожар был у Мейсона в душе, и там, в душе, теперь все было тоже залито пеной.

Глупо. Господи, как это было глупо. Должно быть, все думают, что он рехнулся. Оливия точно думает именно так. И Джессика. Неужели и дочь думает, что отец спятил? А этот Малькольм? Достаточно вспомнить странный блеск в его глазах. И Маковер. И все другие в деревне.

Он действительно был не в себе все это время. Полюбить призрака! Бесплотное существо. Которого даже не коснешься, не говоря о том, чтобы обнять, ввести в дом… Сколько он потратил на этот идиотский проект, что за безумная идея — замок для призрака! Что у них вообще может быть общего — у предпринимателя из двадцатого века и дворянской дочки из шестнадцатого?

Все. С этим покончено. Мейсон дождался, пока внизу все не стихло, миссис Турнейл ушла, выполнив свою работу и громко хлопнув входной дверью, тогда он накинул халат, спустился в кухню и долго пил — сначала неразбавленный виски, потом еще что-то, приятное на вкус и согревавшее изнутри. Спать хотелось смертельно, Мейсон отключился прямо за кухонным столом, и тут же к нему пришла Кэтти, погладила по голове, сказала «Какой ты милый… Ты действительно меня любишь? Я только хотела проверить… Испытать…»

— Люблю, — сказал он то ли во сне, то ли наяву. — Люблю.

«Спи, — сказала Кэтти. — Я с тобой. Я всегда буду с тобой. Неужели ты этого до сих пор не понял?»

— Почему ты не приходила?

«Потому что не пришел ты».

— Вот видишь! Ты обиделась.

«Вовсе нет. Просто у нас разные представления о времени. Время — это не река, по которой мы плывем, а те события, что происходят в каждом из нас. Понимаешь?»

— Нет, — сказал он.

«Неважно. Это не имеет значения».

— Не уходи, — сказал он.

«Разве я уходила? — удивилась Кэтти. — Я всегда была с тобой, но ты видел меня не глазами, а чувством. Разве ты не знал, что чувства порой острее зрения?»

— Да, — сказал он.

«Ну все, — сказала Кэтти, — теперь спи. Все будет хорошо».

И он провалился куда-то, где не могло быть сновидений.

С утренней почтой пришел пакет из адвокатской конторы «Дилан и сыновья». В пакете оказались документы — множество отпечатанных типографским способом листов, оговаривавших обязанности и размеры выплат. Оливия подала, наконец, на развод, и первое слушание должно было состояться 18 января будущего, 1989 года в мировом суде Бирмингема, по месту жительства истицы.

Мейсон перелистал страницы. Оливия, похоже, вознамерилась оставить его без средств к существованию: она требовала — кроме алиментов — половину имущества (справедливо, с этим ничего не сделаешь), все накопления, лежащие в Национальном банке, дом, в котором прожила с Мейсоном тринадцать лет, и много чего еще, список прилагается в двух экземплярах. Мейсон посмотрел на последнюю страницу: там значились софа, стоящая в гостиной, кухонная утварь и, видимо, чтобы добить Мейсона окончательно, — старый сундук в прихожей, где Джессика хранила свои старые, надоевшие ей игрушки.

До 18 января оставалось не так уж много времени — меньше двух месяцев. И без своего адвоката не обойтись. Может, еще раз попробовать помириться? Теперь, когда Кэтти… А что Кэтти? Она же сказала ему… Во сне? Мало ли что привидится человеку — сон есть отражение желаний, а он так хотел услышать, что Кэтти по-прежнему его любит: естественно, именно это и было ему сказано.

Нужно поехать в Бирмингем, не может Оливия не впустить его в дом. Сядем, поговорим, позовем Джессику… Господи, он не видел дочь уже четыре месяца!

Но он не может… Поехать в Бирмингем — это опять пропустить ночь, а то и две. Невозможно. Почему? Кэтти больше не придет. Неужели он теперь всю жизнь будет привязан к этому участку земли, к этому лесочку и к этому нелепому, смешному замку, за который он выложил столько денег?

Мейсон позвонил в справочную, узнал расписание поездов в сторону Бирмингема, собрал небольшой чемоданчик, съездил в деревню и купил в магазине Олсонов большую куклу для Джессики, на него все косились, все здоровались, даже те, кого он уж точно видел первый раз в жизни. Сам старый Олсон вышел обслужить клиента и все порывался спросить, губы его так и дергались, но Мейсон отворачивался, и ни один вопрос не был задан.

Он проехал мимо стройплощадки, не остановившись. Работа кипела — днем стало теплее, снег растаял, и если так пойдет, то через неделю, пожалуй, действительно, можно будет приступать к отделочным работам. Может, остановить все это? Рабочих отослать, контракт расторгнуть… Какую там Барч вписал неустойку?

Ехать вечером было, конечно, глупо, Мейсон съел на ужин все, что оставила миссис Турнейл, и решил выспаться перед дорогой.

В половине двенадцатого он стоял перед замком, близко не подошел, чтобы иметь достаточно большой обзор. Подожду полуночи, решил он, и пойду досыпать.

Кэтти вышла из-за угла дома, когда часы на руке Мейсона показывали одну минуту первого. Должно быть, спешили, он давно их не подводил. Полночь.

И Кэтти.

— Господи! — сказал он. — Где ты была так долго? Я не могу без тебя, слышишь?

— Я люблю тебя, — сказала она.

Она не знала, где была все это время. Она не знала, что прошло столько времени, она вообще не имела о времени ни малейшего представления, время для нее появлялось вместе с ночью, луной, лесной опушкой, желанием попасть в замок, где она нашла смерть, отчаянием от того, что замка не существует, ощущением счастья от присутствия Джоша и ощущением неизбывного горя от того, что Джош никогда не сможет ей принадлежать. Любовь, которую она к Джошу испытывала, с понятием времени никак не связывалась, потому что была вне всего, даже вне самой Кэтти, как воздух, который она не могла вдохнуть, как облака, которые казались ей почему-то не материальными, а чисто духовными сущностями, смотревшими сверху на ее с Джошем свидания и подсказывавшие, как ей себя вести в тех или иных обстоятельствах.

— Может, облака — это ангелы, которые хотят, чтобы мы были вместе? — спросил Мейсон.