Павел Амнуэль - Что там, за дверью?

— В твоей книге нет ничего о других измерениях, — вставил Бронсон.

— Есть, — не согласился Стэплдон. — Нет прямых — идей, но есть намеки. В «Последних и первых людях»… Ты эту книгу имеешь в виду?

— Да, я купил ее в прошлом месяце и прочитал почти до середины…

— Я пока не сформулировал точно свои представления, но непременно сделаю это, — сказал Стэплдон.

— Я подумал о тебе, когда увидел леди Элизабет, — пробормотал Бронсон;

— Ты видел ее? — воскликнул Кервуд. — Живую? Когда? Где?

— На портрете, — сказал Бронсон.

— На портрете, — разочарованно пожал плечами Кервуд.

— Но живую, да… — продолжал старший инспектор. — Я подумал о тебе, Вилли. Не сразу, правда. Продолжай, мы оба слушаем. Стефан пока не понимает, но это неважно.

— Господа, мир, в котором мы живем, намного сложнее, чем каждый из нас это представляет. Я писал диссертацию в Ливерпуле, когда сэр Эрнст Резерфорд создал планетарную модель атома. А потом мистер Эйнштейн описал Вселенную, где действуют неведомые нам силы. Господа Бор, Гейзенберг и Паули открыли странный для обывателя мир квантовых явлений. Я размышлял о сложности мироздания, и мне становилось все более очевидным, что Вселенная не может быть замкнута на четырех известных нам измерениях. Я написал об этом статью, но в «Природе» ее не приняли к публикации, и я отложил работу до лучших времен, полагая, что сейчас слишком рано рассуждать о явлениях, не доступных нашему восприятию.

Я убежден, господа, что мироздание многомерно, более того — измерений бесконечное множество, этого требует математическая индукция: пока нет доказательств, что число измерений ограниченно, мы имеем право переходить от энного числа измерений к эн плюс одному, верно?

Кервуд проворчал что-то неопределенное, давая понять, что математика для него ничего не значит, а Бронсон молча кивнул.

— Но если мироздание состоит из бесконечного числа измерений, то почему мы воспринимаем только четыре из них? Мы существуем в трех измерениях пространства и движемся по четвертому — времени. А остальные? И я подумал: люди — существа столь же бесконечные в своих измерениях, как и мироздание. Мы ощущаем в себе эти измерения, мы живем в них, но мозг наш не приспособлен — пока или вообще — для того, чтобы понять себя. Вы представляете, что такое бесконечность, господа? Не отвечайте, я знаю, вы этого не представляете! Если от бесконечного числа элементов отнять три, четыре, десять или миллион, перестанет ли число быть бесконечным? Нет, конечно. И число это не станет более бесконечным, если к нему добавить еще миллион…

— Не понимаю, какое отношение… — не выдержал Кервуд, но умолк под свирепым взглядом Бронсона.

— Прямое, мистер Кервуд, — спокойно сказал Стэплдон. — Вы поймете это, если наберетесь терпения выслушать меня до конца.

Мы не знаем собственных возможностей, — продолжал он. — Откуда эти проявления ясновидения, чтения мыслей, удивительные случаи излечения, странные возможности Гарри Гудини и способности индийских йогов жить без дыхания в течение долгих месяцев? Не нужно искать мистических или сверхъестественных объяснений. Мы существуем в бесконечном числе измерений нашего мироздания и изредка пользуемся своими вполне естественными возможностями. А чаще — не пользуемся, не умеем… Мы ведь и мозг свой используем всего на несколько процентов его реальной силы. Это доказанный факт, описанный в «Журнале королевского медицинского общества»…

Впрочем, это неважно, — прервал Стэплдон собственные рассуждения. — Примем в качестве рабочей гипотезы, что человек — и вообще все живое и неживое во Вселенной — существует во множестве (может быть, бесконечном!) измерений. Сделаем следующий шаг в рассуждениях и придем к выводу… К какому выводу мы придем, Майк?

— Оставь, пожалуйста, свои профессорские привычки, — сказал Бронсон. — Ты не на кафедре, а мы со Стефаном не сдаем тебе экзамен. Излагай, мы слушаем.

— Можно подумать, — укоризненно произнес Стэплдон, — что ты этого вывода не сделал. Мы с тобой знакомы не первый год, и я знаю цепкость твоего ума, ты всегда делаешь правильные заключения из любой заданной посылки. Просто ты не хочешь говорить этого вслух, потому что собственный вывод кажется тебе безумным, верно? Помнишь, что говорил Нильс Бор о безумной теории господина Паули?

— Не помню, — не сдержав раздражения, сказал Бронсон. — Как я могу помнить то, чего не знаю?

— Извини, — примирительно сказал Стэплдон. — Итак, господа, вывод из того, что мы существуем в бесконечном множестве измерений, ясен, как полдень в Порт-Саиде. Когда рождается человек, это вовсе не означает, что он — его «я», его неповторимая личность — только в этот момент начинает существовать в природе. Нет, рождаются лишь четыре дополнительных измерения, ничтожное дополнение ко всем прочим. А когда человек умирает, эти четыре — всего лишь четыре из бесконечного множества! — измерения перестают быть, но наше истинное «я», возможно, даже не ощущает потери…

— Не служат ли ваши слова, — не выдержал Кервуд, — оправданием всем преступлениям? Ведь если тело — всего лишь три или четыре измерения… Ну, так не будет у кого-то трех измерений из бесконечного числа, какое это имеет значение для вашего мироздания?

— Ого! — воскликнул Стэплдон, с неожиданным интересом посмотрев на Кервуда. — Вы правы, вы совершенно правы! То есть правы не в том, что я оправдываю преступления, ни в коей мере! Напротив, убийство только усугубляет… Ведь убийца приносит страдания существу бесконечно сложному, и кто знает, к каким последствиям на самом деле приведет насильственная смерть лавочника, или ребенка, или солдата на войне? Но не будем сейчас углубляться в эту проблему, хорошо? Мы говорим о леди Элизабет…

— Да? — сказал Кервуд. — Я как-то уже и забыл, что мы говорим о ней.

— Я вам напомню, — вздохнул Стэплдон. — Когда человек рождается и когда человек умирает, это еще не означает, что наше «я» возникает из ничего или перестает быть. Но, господа, кто знает, как рождается и как умирает то удивительно сложное существо, чьей четырехмерной частью являюсь я или вы, мистер Кервуд? Оно, это существо, может жить в огромном числе измерений, но смерть властна и над ним. Как оно умирает, скажите? Исчезают какие-то измерения? И не может ли случиться так, что существо это настолько старо, что полная смерть его неизбежна, и измерения его отмирают одно за другим, их становится меньше и меньше, я не знаю, в какой последовательности это может происходить, но то, что мы видели, говорит о том… Из бесконечного числа измерений остаются пять или шесть, а потом четыре, три, два…

— Когда леди Элизабет, — сказал Бронсон, — на глазах сэра Эндрю превратилась в плоское изображение…