Геннадий Прашкевич - Пять костров ромбом

Вскоре, упругими шагами в кабинет вошел мужчина с веснушчатым лицом и крупным носом. На Вязьмикина из-под рыжеватых бровей озорно глянули зеленоватые глаза.

— Наш заведующий наркологическим отделением, — представил мужчину главврач, взяв из его рук историю болезни.

— Я уже осмотрел Феоктиста. Все, что положено, введено. Правда, он никак не хотел подставлять энное место для уколов, кричал, что может прожить и бее хвоста, — пояснил Борис Сергеевич и, увидев вопросительный взгляд Романа, добавил. — Он числит себя в аду либо, по крайней мере, в дружеской компании чертей.

— Вот уж действительно напился до чертиков, — прогудел Вязьмикин. — У него в мастерской даже портрет одного из этих друзей.

— Нашел! — воскликнул главный врач. — Сорняков находился у нас с шестнадцатого июня по шестнадцатое июля.

— А он не мог отлучаться из отделения? — спросил Роман.

Борис Сергеевич развел ухоженными, покрытыми веснушками руками:

— Вы нас обижаете…

В шумном вестибюле консерватории Роман поймал за руку пробегавшего мимо щуплого огненно-рыжего паренька с кларнетом под мышкой.

— Молодой человек, — пробасил он, — где я могу найти товарища Сенаторова?

Окинув острым взглядом большую фигуру Романа, студент выпалил:

— В пятнадцатой.

— Где это? — продолжая удерживать кларнетиста, спросил Вязьмикин.

Паренек оценивающе посмотрел на него и протараторил:

— На втором этаже, сразу налево, пятая дверь. Только вы его, пожалуйста, так не называйте, он обижается. Его фамилия Сенаторов-Данайский, — студент вырвался и понесся дальше.

Найдя пятнадцатую аудиторию, Роман постучал не сразу. Последняя нота “Соловья” Алябьева еще висела в воздухе, когда в дверь просунулась усатая физиономия оперуполномоченного:

— Извините, мне нужен товарищ Сенаторов-Данайский…

Пышная блондинка, немногим уступающая в росте Роману, смешливо фыркнула и, тут же погасив улыбку, робко спросила у сидящего за роялем вальяжного мужчины:

— Герман Тимофеевич, я могу идти?

Тот сверкнул глазами в сторону переминающегося с ноги на ногу Вязьмикина и, ласково взглянув на студентку, вяло повел рукой:

— Идите, Альбиночка, до завтра…

Роман проводил взглядом выпорхнувшую из аудитории певицу и недоумевающе посмотрел на Германа Тимофеевича. Тот с негодованием встряхнул длинными, зачесанными назад волосами.

— Моя фамилия Сенаторов! — подчеркнуто холодным тоном заявил он. — А с кем я имею честь разговаривать?

Роман, озадаченный столь странным приемом, представился и в нескольких словах обсказал цель своего прихода.

— Ершов?! Он мне жизнь испортил! Семью разрушил! — взмахнул руками и брызнул слюной Сенаторов. — Я так любил свою жену, так любил, — патетически заламывая руки, стал убеждать он. — А она спуталась с этим мазилой, с этим абстракционистом-стрекулистом! Пока я был в командировке, познакомилась с этим прохвостом и стала позировать ему… Это моя-то Лариска-Даная! Ха! И еще раз ха! — притопнул ногой Герман Тимофеевич. — Даная!

Роман сдержал улыбку, оценив в душе шутку рыжего кларнетиста. Сенаторов тем временем продолжал:

— Я изучаю особенности голосовых связок народов Севера, это тема моей диссертации, сижу в этой дыре, работаю как вол, а в голове одно: измена! измена! измена! Представляете мое состояние?!

— Нет, — совершенно искренне прогудел Роман.

— Почему? — опешил Герман Тимофеевич.

— Я не женат.

— Еще успеете, — махнул рукой Сенаторов, — так вот, я там работаю, а она… А они…

— Когда вы последний раз видели Ершова? — вежливо прервал его Вязьмикин.

— Что? — переспросил Сенаторов и возмущенно вскинул руки. — Я его вообще не видел! Что мне за удовольствие на этого проходимца смотреть?! И, вообще, в чем дело? Почему вы меня допрашиваете?

— У вас были основания мстить Ершову, — невозмутимо пробасил Роман, — а он в июле прошлого года исчез…

Аккуратно подстриженные брови Сенаторова возмущенно поползли вверх, и он выдавил:

— Я… я с вами не согласен. Я его знать не знал, а Ларису давно простил. Мужчина должен быть великодушен…

Возмущение на лице Германа Тимофеевича переросло в настороженность, а затем в испуг.

— Вы… вы считаете, что я его?! Никогда! Я не так воспитан!

Накануне Роман звонил в отдел кадров консерватории и выяснил, что Герман Тимофеевич не мог свести счеты с Ершовым не только в силу своего воспитания, но и потому, что июль прошлого года он провел в научной командировке. Хотя, если вдуматься, райцентр, где был в то время Сенаторов, не так уж далек от Новосибирска, поэтому Роман и решил побеседовать с Германом Тимофеевичем. Никакие справки не заменят личного восприятия.

— Конечно, заявленьице, оно спокойнее, — успокоил Роман Сенаторова и распрощался о оторопевшим преподавателем.

Выскочив из трамвая, Петр нос к носу столкнулся с Хабаровым. Устремив вперед острую бороду, художник задумчиво смотрел вдаль. За его спиной болтался неказистый рюкзачишко, с плеча на длинном ремне свисал облезший, с потрескавшимся лаком и разноцветными пятнами краски этюдник.

— Здравствуйте, Валериан Якимович, — образование воскликнул Петр.

Художник тряхнул головой, словно выходя из сомнамбулического сна, поправил сползшую на глаза спортивную шапочку и улыбнулся:

— Петр Ефимович…

— Я вижу вы на природу собрались?

— На Байкал еду, — ответил Хабаров. — Командировали от нашего Союза на открытие выставки самодеятельных художников. Вот и решил сочетать приятное с полезным, — он похлопал по этюднику, — давно мечтал посмотреть на зимний Байкал, да разве вырвешься, а тут такой случай. Поработаю немного.

— Да-а, — с завистью протянул Свиркин, — а я вот на Байкале никогда не был…

— Еще побываете, — успокоил его художник и спохватился. — Вы не ко мне, Петр Ефимович?

— Нет, к Скубневской, я ведь тогда не застал ее.

— В мастерской она, я только что от нее, заходил посидеть перед дорогой, — сказал Хабаров и засуетился при виде приближающегося трамвая.

…Петр никак не мог подумать, что стоящая перед ним маленькая, худенькая, с усыпанным веснушками остреньким носиком женщина и есть та, к кому он пришел. Собранные в пучок русые волосы, клетчатая фланелевая рубашка навыпуск, простенькие брюки.

— Я Скубневская, — ответила она с улыбкой.

От этой улыбки Свиркин почувствовал себя легко и свободно. Небольшие серые глаза художницы, казалось, излучали тепло. Ее внешность, безусловно, проигрывала внешности Ершовой, но… В общем, особой загадки, почему художник полюбил эту маленькую женщину, не было.

— Мне Валериан Якимович сказал, что вы были в хороших отношениях с Ершовым… Я из милиции… пришел к вам за помощью…