Джонатан Мэйберри - Шерлок Холмс и гринбрайерский призрак

— Каждую ночь она будила меня, а потом рассказывала снова и снова, как она умерла. И как она жила. Как она жила в эти последние месяцы, в качестве жены Эдуарда Траута Шу. Она рассказала мне про бесконечные побои из-за пустяков. Из-за его безумной ревности — например, когда она ответила поклоном на приветствие какого-то джентльмена. Он ловко выбирал, куда и как ударить так, чтобы не оставить никаких следов, которые могли быть видны выше воротника или ниже рукавов. Моя дочь жила в аду. В постоянном страхе, постоянном опасении обидеть этого агрессивного человека. А потом она рассказала мне, что произошло в тот страшный день. Траут Шу пришел домой на обед в компании кузнецов, и когда он обнаружил, что еда еще не готова, (ведь он пришел на два часа раньше, чем обычно), то разозлился и схватил ее за горло. Она рассказывала, что его глаза сверкали, как у чудовища, а его руки были твердыми и несгибаемыми, как железо, с которым он так много работал. Он не просто душил мою дочь, — он сломал ей шею. Когда я решилась заговорить, когда я осмелилась попросить ее показать мне, что сделали его руки, Зона повернула голову в сторону. Сначала я подумала, что она отвернулась от ужаса и стыда за то, что случилось… но она поворачивала голову влево, все дальше и дальше… Все дальше и дальше, пока голова, под хруст сломанных костей шеи, не повернулась вокруг своей оси. Если что-то может быть более ужасным, более неестественным, более страшным для человеческого сердца, не говоря уже о разбитом сердце скорбящей матери, то я не хочу знать, что это могло бы быть.

Она помолчала. Ее глаза блестели от слез, но в голосе ни разу не проскочили истеричные нотки, он даже не стал громче обычного. Это во сто крат усилило эффект ее слов. Любые рассуждения представили бы ее совершенно отчаявшейся, если вовсе не сумасшедшей, но теперь все в зале жадно ловили каждое ее слово. Даже Гримби, казалось, тоже замер, превратившись в слух. Я рискнул взглянуть на Шу, который выглядел — впервые — неуверенно.

— Я закричала, — сказала миссис Хистер. — Конечно, я закричала. А кто бы не закричал в такой ситуации? Ничто в жизни не подготовило меня к такому ужасному зрелищу. После той первой ночи я убеждала себя, что все было не более чем нервным сном, что такие вещи, как призраки, не существуют, и что моя Зона не может преследовать меня; но на вторую ночь она вернулась. И снова она молила меня услышать правду о том, что произошло, и снова она рассказала мне про чудовищное покушение. Я лишь благодарила Бога, что больше не повторялась демонстрация переломов ее бедной красивой шеи, — она сделала паузу и грустно улыбнулась заседателям. — Я умоляла мистера Престона позволить мне рассказать все это здесь, но бесполезно. Наверное, он боялся, что мои слова могли бы заставить вас смеяться надо мной. Я уверена, что мистер Гримби вызвал меня именно для этого. И все же я не слышу смеха и не вижу улыбок. Может быть потому, что вы, как и я, не видите ничего радостного в страшной и мучительной смерти ни в чем не повинной девочки. В любом случае, я получила возможность рассказать все, и за это я благодарю мистера Гримби и суд. По крайней мере теперь, какое бы решение каждый из вас не принял, моя дочь была услышана. Для меня этого уже достаточно.

Она посмотрела на Гримби, который, в свою очередь поглядел на присяжных заседателей. И увидел то же, что и я: двенадцать человек с увлажненными глазами и сурово сжатыми губами, а их напряженные скулы выдавали скрытую ярость.

Внезапно тяжелое молчание было нарушено. Шу вскочил на ноги и закричал:

— Эта женщина может рассказывать все, что хочет, но вы никогда не сможете доказать, что я сделал это!

Охранники толкнули его, усадив на место, а Холмс повернулся к нам с Престоном.

— Вы не находите интересной его фразу о том, что мы никогда не сможем «доказать», что он сделал это? Как вам кажется, это призыв невинного человека или вызов виновного?

И хотя он произнес он это вполголоса, но достаточно громко для того, чтобы быть услышанным каждым в этом небольшом, переполненном народом зале.

Эта речь положила конец гринбрайерскому делу, а мы с Холмсом вскоре после этого покинули Западную Вирджинию и Америку. Эразмус Стриблинг Траут Шу был признан виновным судом присяжных, который вынес свой вердикт с поразительной быстротой. Судья с яростью и отвращением в глазах приговорил Шу к пожизненному заключению в тюрьме в Маундсвилле, где Шу и умер после трехгодичной болезни, которую врачи так и не смогли диагностировать. После его смерти мистер Престон прислал Холмсу заметку из люьисбургской газеты, в которой репортер пересказал слух, что Шу жаловался на ночную встречу с призраком, после которой он не мог спать. Его здоровье постепенно ухудшалось, и после смерти его похоронили в безымянной могиле тюремного кладбища. Насколько я знаю, никто не принимал участия в похоронах и не оплакивал его кончину.

Но прежде, еще до того, как мы покинули Льюисбург, в разговоре за поздним ужином в отеле, я сказал:

— В это деле остался один вопрос, который смущает меня, Холмс.

— Один вопрос? Какой же?

— Почему мистер Гримби решил спросить миссис Хистер об истории с привидением ее дочери? Сдается мне, этот случай не из тех, которые стоит рассказывать, особенно здесь, в Льюисбурге. Безусловно, ни она, ни мистер Престон ни с кем не делились этой информацией.

Прежде чем ответить, Холмс съел кусок жареной утки и запил его вином.

— Не все ли равно, как он узнал? Может быть, он тоже узнал об этом от призрака.

Я открыл было рот, чтобы ответить, что это, безусловно, было не все равно, когда странная мысль заставила меня умолкнуть в изумлении. Я осуждающе уставился на Холмса и с грохотом швырнул на стол нож с вилкой.

— Если бы кто-то из мира живых как-то намекнул на эту историю, то это было бы преступление! Чудовищный риск! Что, если она на самом деле была не в себе?

— Мы ни разу не видели, чтобы миссис Хистер утратила самоконтроль, — отметил он спокойно. — Скорее наоборот.

— Что, если присяжные не поверили бы ей? Что, если бы Гримби не дал бы ей выступить перед судом? Что, если бы…

Холмс прервал меня.

— А что, если справедливость иногда более важна, чем закон, Ватсон?

И сделал глоток вина.

Я попытался возразить, но вдруг холодный ветер, казалось, пронесся по комнате, заставив шторы взметнуться, а пламя свечей мелко задрожать. И в этот момент я ощутил, как вспыхнувшие во мне гнев и возмущение покидают меня. Холмс отрезал еще кусочек утки и съел его, в его сверкающих черных глазах блестел холодный смех. Я проследил за его взглядом и увидел, что он смотрит на шторы, наблюдая, как они опускаются на место, и внезапно холод, казалось, коснулся моей груди, будто ледяная рука мертвого ребенка сжала мое сердце. Несмотря на то, что днем было тепло, ночь была прохладной и горничная закрыла окно, опасаясь сквозняка. И сейчас шторы висели прямо, будто они никогда не двигались, да они и на самом деле не могли двигаться.