Юрий Кемист - Три выбора

Однако отец собрался с силами и заговорил вполне спокойно:

– Значит, так! Борис твой действительно молодец! Ты ему нулик припиши в платежную ведомость… А лучше не марай казенной бумаги – не поймут тебя в бухгалтерии вашего НИИМотопрома… Ты лучше передай ему конвертик… Разумеется, без марки, но не забудь сказать, что это от меня!

А за что ему такая милость, я тебе скажу. Борис, после того, как нашу главную тему прикрыли, а нас, почитай, на улицу выбросили, не бросил ею заниматься даже тогда, когда судьба заставляла его ради куска хлеба буквально быть на побегушках – одно время он кормился на зарплату курьера в какой-то коммерческой шарашке. А он, между прочим, к. ф-м. н! И не липовый – на мехмате защищался!

Компьютер с Интернетом у него, конечно, давно был – ещё я это дело в Управлении пробил, чтобы у каждого, значит, аналитика и дома имелось оборудованное рабочее место. И он работал дома – отслеживал свой сектор.

А я, попав в «Бридж», тему эту снова оживил – Гусиевич мужик не глупый и понял, что и в бизнесе от параллельных миров да «летающих тарелок» бульон может оказаться покрепче, чем от яиц вкрутую… Много денег он, конечно, не дал, но группа у меня тут сидит, и Борис с ними связан – обмениваются информацией. Борис-то ведь рыбак «по нутру» – он и рыб и души человеков ловит с азартом. Ну, и я ему на «прикормку» приплачиваю… Он эти деньги проводит в семейном бюджете у своей мегеры как «вырученные за продажу рыбы». А сам порой сутки с моими ребятами от компьютера не отходит…

Так вот. Борис сообщил, что некто Цигнус – да-да, тот самый, из «твоего» списка! – весьма упорно лезет в «нашу тему». А узнал он об этом из болтовни с ним самим и сотрудниками твоего Васька. Цигнусу сбросили наш фирменный вирус и поставили его компьютер под контроль. И сегодня стало известно, что Сам вступил с ним в переписку! И именно сейчас Цигнус это письмо вскрыл и работает с ним.

Конечно, это только первый контакт, так сказать, обмен любезностями, но мои спецы считают, что можно ждать здесь важных результатов. И будет тут на нашей улице праздник!

Я думаю, однако, что нам-то с тобой пока тут делать нечего, и я, как старший по званию – кто здесь может быть главнее генерала армии? – приказываю: «бери шинель, пошли домой»…

Отец посмотрел на стоявшую на столе бутылку, на меня – внимательно! – и добавил:

– Однако в «параллельные миры» нам с тобой пока рановато… «Есть у нас ещё дома дела!».

И решительно скомандовал в свой «матюгальник», который, как оказалось, был у него вмонтирован в наручные часы:

– Дежурного водителя – к подъезду!

Глава 22

Странное это было ощущение – реальность не пропадала, а как-то почти зримо слоилась, я осознавал ее множественность как бесконечное разнообразие карточного пасьянса, столь любимого мною «Солитера», каждый раз раскладывающего передо мной одну и ту же колоду в столь различных сочетаниях. Кто и как ее перемешивает – неведомо, но вот собирать всегда нужно мне, сообразуясь и с правилами игры, и со своим видением ситуации. Сейчас у меня в голове от очередного морока осталась только какая-то дикая картинка – наш охранник Борис в солдатской шинели, с удочкой в руках, сидит на плечах улыбающегося Эверетта, стоящего с неизменной своей сигареткой по левую руку от Нильса Бора…

Картинка эта не исчезала из памяти, но происхождение ее было понятно (кроме, конечно, комической фигуры Бориса) – она была впрямую связана с моим вторым вопросом к Эверетту.

Этот второй мой вопрос был очень для меня интересным, но – каюсь! – абсолютно бестактным. Я интересовался визитом Эверетта в Компетентинг в 1959 году.

Я довольно бесцеремонно спрашивал у него: «Что же все-таки сказал Вам Нильс Бор во время Вашей с ним личной встречи весной 59 года?». Подтекст у вопроса тоже был не слишком приятным для Эверетта – меня интересовало, почему он после того разговора столь надолго оставил физику?

Эверетт не стал скрывать своего раздражения моей неуклюжестью. Он прямо написал мне, что не считает возможным обсуждать с кем бы то ни было эту давнюю историю. «Но, – писал далее Эверетт, – как сказал однажды (совсем по другому поводу, но очень метко, потому и запомнилось) мой ученик и друг Джулиан Барбур, хорошо знающий рассейский язык, в подобных случаях (и здесь я почувствовал интонационное сближение ситуации разговора Эверетта с Бором и моего неуклюжего вопроса) русские (он написал не правильное „рассеяне“, а именно „русские“ – нравилось, видимо, Эверетту это слово) употребляют пословицу: „Ne nuzhno dumat’, chto my Boga za borodu derzhim – vce my pod Bogom hodim!“».

После прочтения этой фразы, написанной именно так, в аглицкой транскрипции рассейских слов (оставил ему такой файл, вероятно, сам Барбур, а Эверетт хранил его в своем компьютере, как будто предвидя, что потребуется она ему для охоложения «русских» наглецов), я буквально позеленел от стыда.

Я ясно осознал, что вопрос мой был, по крайней мере, дважды бестактен – по отношению к самому Эверетту и к Бору. Эверетт в то далекое время отнюдь не был «пай-мальчиком» и над чувством почтения к Бору у него превалировало чувство торжества, чувство сильного молодого волка, увидевшего промах вожака стаи. Это естественное чувство, но когда осознаешь его с вершины жизненного опыта, оно не вызывает удовлетворения. И я понимаю это теперь не абстрактно, мой опыт работы в «Ипотехе» показал мне, что чувство это довольно быстро меняет свой вкус и со временем он становится все более горьким.

Что же касается Бора, то бестактным с моей стороны было суетное желание узнать подробности его трагической ошибки. Здесь я был представителем той самой публики, которая, по выражению Пушкинова, желала бы узнать подробности устройства ночного горшка лорда Байрона для того, чтобы опустить гения с творческого пьедестала на уровень своего «обыкновенного быта».

Были в этом моем вопросе и другие «не красящие» меня моральные обертоны. Так что понять, почему я вообще позволил себе задать такой вопрос, я сейчас просто не мог. И именно эта смесь стыда и недоумения и плескалась сейчас во мне.

Это я увидел в маленьком зеркальце («меркюр»), стоявшем на компьютерной стойке у монитора (слава Богу – целого, а не «разбросанного» энергией моего стыда). На моем лице утолщилась и сделалась рельефнее сетка капилляров. Сделались резче и капилляры глазного яблока. Они слились со зрачками, образовав похожие на паучков фигурки, как будто на зрачки наползли два членистоногих уродца.