Михаил Ахманов - Али Бабаев и сорок покойников

– Не женское это дело, – строго сказал Бабаев.

– Предрассудки! Лучше подумай, Бабаев, что творишь! Я репортер, а ты кусок хлеба вырвал! У меня! Из глотки! И трахаться не хочешь!

– Не хочу, – подтвердил Али Саргонович и вдруг, неожиданно для самого себя, признался: – У меня ханум есть. Красавица!

– Изменщик, – произнесла Шарлотта, но на удивление спокойно. Бросаешь меня, Бабаев? Ради красотки-ханум? Ну ничего, ничего… опять же шекспировские страсти лишь украсят мой роман… Но за тобой должок, раз ты в любви такой коварный. Я могу твоей ханум глазки выцарапать, могу не трогать… Так что веди меня в «Койот», все расскажи про гниду Чумакова, а я репортаж сделаю. Эксклюзивный! Как-никак, первая дуэль в вашей сраной Думе… Сенсация!

Сообразив, что от Шарлотты не отвяжешься, Бабаев буркнул:

– Хорошо. Во вторник вечером пойдем. Устроит?

– Вполне.

Она говорила что-то еще, но Али Саргонович повесил трубку и вытер лоб платком. Мнилось ему, будто трудился он в каменоломне, камень рубил для фараоновой пирамиды, истекая потом. Отдышавшись, он пошел на кухню, выпил чаю. В доме царила успокоительная тишина. Гут исчез, а с ним – Кабул; должно быть, отправились прогуляться.

– Эта бикеч двух шайтанов до инфаркта доведет! Что-то надо с этим делать… – произнес Али Саргонович и крепко призадумался. С одной стороны, Шарлотта была ценным агентом влияния, незаменимым в распространении слухов: скажешь ей слово, и через день о сказанном узнает вся Москва. С другой, ее сексуальные атаки очень не нравились Бабаеву, и сейчас он размышлял о том, как бы перевести их отношения в чисто деловую плоскость. Способ для этого имелся, но несколько рискованный: он мог бы вывести Нину в свет, появиться со своей ханум на людях, в театре или модном ресторане, чтобы избавить прочих дам от соблазнительных иллюзий. В любой компании Нина сияла бы как изумруд среди малахита, и никакие ведьмы, ни с Арбата, ни с Рублевки, сравниться с нею не могли. Куда уж там Шарлотте! Ее шекспировских страстей Бабаев вовсе не боялся; может, годились они для романа, но в реальности вели обычно в вытрезвитель или под стол. Другое его беспокоило – не засветить бы Нину… Волей случая Чума возглавил список лиц, которых полагалось радикально дистанцировать, а список этот был изрядным. И Али Саргонович не сомневался, что будут на него давить, будут пугать и шантажировать – а что для этого подходит лучше, чем близкий человек?… Так делалось в Алжире и Ираке, в Ливии и Персии, в Афганистане и Китае, но в странах, мнивших себя цивилизованными, этот метод тоже процветал и считался самым эффективным.

Но, думал Бабаев, депутат – фигура публичная, с разнообразными контактами; сотни людей приходят к депутату, и сам он является в обществе то с одним, то с другим. В том числе с дамами, с топ-моделями и теледивами… Необходимы депутату имидж и пиар, и может он сегодня пить шампанское с Земфирой, завтра встретиться на вернисаже с Лаймой Вайткуле, а послезавтра танцевать на льду с Анной Семенович. Все они достойные внимания красавицы, но это не значит, что депутат к одной из них неровно дышит. Пиар, он и есть пиар… Так что появиться с Ниной раз-другой вроде можно бы без риска. Ну примут ее за светскую львицу или журналистку с телевизии… Для него, Бабаева, – случайное знакомство… И Аллах с ним!

Так обманывал себя Али Саргонович. Обманывал, ибо влюбленный мужчина склонен к помрачению рассудка. Тешился иллюзией, не вспоминая и не желая вспоминать, что мир суров и безжалостен, и что копают в нем широко и глубоко, доискиваясь тайных побуждений интересующих персон. Но так хотелось ему увидеться с Ниной! Увидеться не в Туле, а в Москве, не в депутатском офисе, а в месте, дорогом обоим… В Большом театре например, куда ходил он с юной Ниной пятнадцать лет назад… Это желание было острым, непреодолимым, и он решил рискнуть.

Что поделаешь! Даже опытный муж совершает ошибки.

На следующий день, едва Бабаев появился в Думе, его окружила плотная толпа. Ядром ее были члены Клуба Дегустаторов, за ними – еще три или четыре десятка депутатов, включая сановитых, возглавлявших всякие комиссии, а на периферии толкалась разная мелочь, депутатские секретари и помощники. Сквозь этот заслон тщетно пытались пробиться репортеры; двое даже забрались на колени к Сократу, выставив над толпой длинные удочки с микрофонами. Знакомые и незнакомые личности хлопали Бабаева по спине и одобрительно бурчали – похоже, Степа Чума всем насолил, от коммунистов до либералов. Во всяком случае, парламентарии горючих слез не проливали и не скидывались на венки; кто-то даже предложил лишить Чумакова посмертно депутатской неприкосновенности.

ЭХМА жал Бабаеву руку, слезно благодарил и обещал поставить ящик коньяка; ДДТ-Терентьев и ОРЗ-Закиров громко сожалели, что не было их в «Лепрозории», и не могли они врезать Чуме с обеих сторон; Кузьма Находкин пропел грозным басом «Наверх вы, товарищи, все по местам!», а Рождественский расцеловался с Бабаевым и шепнул ему в ухо: «Один за всех, все за одного!». Сопровождаемый этими знаками внимания и любви, Бабаев проследовал в зал и уселся на место.

В тот день обсуждался проект Сенегальского о вступлении России в НАТО. Кое-какие доводы вице-спикера – о том, что нужно отразить амбиции Китая и замкнуть Сибирью пояс обороны – были знакомы Али Саргоновичу, но сейчас Сенегальский взмыл к еще большим геополитическим высотам. Он толковал о парадоксах истории и ветрах перемен, о резком повороте и сломе стереотипов, который положит конец нелепой конфронтации, о крушении коммунистической империи, что открывает путь к объединению, о ядерном оружии в странах третьего мира и политике разумного сдерживания, о боевых спутниках в ближнем космосе и переходе на стандарты НАТО.

Речь Сенегальского неоднократно прерывалась выкриками с мест. «Буржуйский выкормыш!» – вопил Рубайло, потрясая кулаками. «Ренегат! Почем Россию продаешь?» – кричали коммунисты, хором которых дирижировал Угрюмов. «Матку выверну! Пасть порву!» – орал Волкодав из Пятого Интернационала. «Пенсионеры России» стучали по пюпитрам и топали ногами, а «Матери», представленные адвокатом Лысаком и детским поэтом Хрипуновым, развернули транспарант с надписью: «Не для НАТО дети наши, провались оно в парашу!». Погромский, видевший в любом прозападном движении еврейские интриги, делал вице-спикеру «козу» и ревел «Иуда! Сионист!». Евреев генерал ненавидел люто; по слухам, бабушка его была еврейкой – очень неприятный факт, позоривший славное имя Погромских. Что до рыботорговца Момота, то он в этот раз не кричал, а искоса поглядывал на Бабаева, усмехался и щурил узкие глазки. Что творилось в его русско-японской голове, не знали ни Аллах, ни Будда, ни Христос.