Расселл Джонс - Выше головы!

Когда двери его кабинета распахнулись, и к нему ввалились молодые люди, которые поняли, что они не люди, он пожал плечами и поставил точку на основном этапе эксперимента. И начал следующий. А что ещё можно было сделать?

Если бы он поставил себе целью подарить нам полные гражданские права, это бы получилось! Но он не стал создавать прецедент и пользоваться своим авторитетом, чтобы создать шумиху. В конце концов, мы появились на свет только потому, что его не интересовали такие нюансы. Права? Чувства? А-класс андроидов был придуман с особой целью — зачем же усложнять?

Хофнер не был злым, вот что самое странное. Язык не поворачивался назвать его «жестоким» или «бессердечным»: мы не были чужими, по-своему, он заботился о нас. Он был такой, как есть. Вот только со стороны это было пугающе: наблюдать за его работой или тем, как он общался в «воспитанниками»… Пожалуй, в камилле было больше чувств! Я долго пытался заставить его среагировать так, как мне было нужно. А он просто не умел так. Не умел видеть в нас «нечто большее»: видел только очередной итог приложенных усилий. Что ж, мы не были его детьми, и глупо обижаться на это!

После «Кальвиса» он спокойно позволил «дополнить» нас выключателем: это позволяло продолжать наблюдение, а что может быть важнее? Любой конфликт угрожал эксперименту, законченному официально и продолжающемуся только при совокупности выполняемых «если»: так он объяснял нам. И мы верили. Мы оправдывали его, даже если сами чувствовали в таком решении глубокую несправедливость!

Одуэн объяснял это иначе: любой конфликт угрожал привычному ходу жизни. Профессор Хофнер произвёл революцию в медицине — но на самом деле он страшно боялся перемен! Он не умел с ними обращаться и не хотел учиться, потому что ему хватало привычки перекладывать ответственность на обстоятельства.

Узнав об отключении Чарли, он сделал вид, что ничего не происходит. Меня он уже потерял — потерять второго «лидера группы» было бы катастрофично. Поэтому лучше подождать. Вдруг ничего не будет?

Потом была церемония прощания со мной, превратившаяся в прощание с Чарли. Одного он отдал сам, второго не удержал. Третий — Дэвид — отправился следом, но было уже всё равно.

В итоге профессор получил предложение «утилизовать оставшихся». И опять не стал спорить. Не видел смысла. Наверное, потому что просто не умел бороться на этом поле. Боялся проиграть? Боялся признаться самому себе, что он не так крут?

Он отключил всех, кто остался, и беспристрастно пронаблюдал, как моим братьям, погрузившимся в глубокий сон, вводят смертельную инъекцию. И с таким же лицом он смотрел, как медицинский камилл вводит такую же инъекцию ему самому.

Вот и вся жизнь.

В день смерти ему исполнилось девяносто один год. Очень успешная карьера — коэффициент полезности, как у логоса. Матричное клонирование спасает сотни жизней в год! Восстановить можно всего человека, и теперь точно известно, что это действительно работает. Но я не мог избавиться от ощущения, что такую жизнь можно назвать скорее проклятием, чем счастьем.

Когда погас экран, зрители молча потянулись из зала. Возможно, снаружи их поджидал вездесущий Саласар, но сам зал оставался тихим — только шуршание подошв об пол.

Я сидел в отдельной ложе. Обычно в неё пускают по медицинским показателям. Ну, случай очень похожий: мне было бы плохо, если бы пришлось с кем-нибудь разговаривать! Хотелось побыть одному.

Но больше всего я хотел побыть с дорогими мне людьми, с которыми расстался навсегда.

Я не знал, кому предназначался этот фильм — точно не мне! Но пробрало всерьёз. Одуэн был мастером, и я со спокойным сердцем поставил ему «десять». Будет ли это засчитано с учётом того, что я консультант? А какая разница! Я был уверен, что он наберёт достаточно баллов, чтобы получить всё, что нужно для следующей картины. Это не хобби — это искусство: показывать то, что реальнее, чем сама реальность.

Но я поставил «десятку» не за это. Ещё полгода назад, увидев такую картину, я бы взбесился: «Как он смеет показывать моего Проф-Хоффа так?!» Теперь я был согласен с трактовкой. Одуэн искал правду — да, она не так прекрасна, как мечталось раньше! Но она именно такая. Я был создан человеком, который не заслуживал уважения. Я мог только сказать ему «Спасибо» — и отправиться своим путём.

— Позвольте представить наших гостей. Камрад Айрис Аямэ, Квартер Западного сектора. Очень рад вас видеть! Камрад Уна Окман, старший школьный психолог Восточного сектора. Благодарю, что приняли участие! И третий гость, которого, кажется, вообще не нужно представлять — Рэй. Спасибо! Спасибо! О, какие аплодисменты! Рэй, тебя не тревожит, что приветствуют тебя гораздо теплее, чем школьного психолога или администратора?

— Я думаю, это из-за фильма, — осторожно ответил я, косясь на Аямэ. — Высокие оценки, вторичный просмотр… Так что это заслуга камрада Одуэна. Поздравляю его с успехом. Очередным успехом.

— И как тебе быть консультантом на фильме? — поинтересовался Саласар как бы между прочим.

— Нормально.

— По счёту — какая это у тебя профессия?

— Я не считаю. Это… Пусть этим занимаются другие!

— А кем ты себя считаешь?

— Тэфером. Просто тэфером — искренне ответил я.

Прозвучало показушно, но как ещё объяснить свою позицию? Зрители в студии (логос выбирал их из общего числа заявившихся, которых было раза в три больше, чем надо), бешено захлопали в ладоши. Им понравилось моё заявление — и они ему поверили.

Аямэ приподняла правую бровь: мол, а не много ли ты на себя берёшь, «просто тэфер»?

Доктор мягко улыбнулась. Мы были знакомы ещё с тех дней, когда я занимался «бандой Фьюра», причём она же и выдвинула мою кандидатуру для выполнения этой непростой «миссии». Так что на неё шутки о моей многофункциональности не действовали.

— Понятно, — отозвался Саласар, и повернулся к доктору Окман. — А как вы считаете: сколько профессий может быть у человека?

— Смотря, какие профессии. Количество ничего не значит. Вопрос в совместимости! Не говоря о том, что существуют медицинские противопоказания…

— И таланты, — подсказал журналист.

Доктор покачала головой, демонстрируя идеально ровный пробор. Лазурно-голубой комбо СПМ смотрелся на ней безупречно, но при этом выглядела она гораздо естественнее, чем Аямэ, чья красота была больше похожа на красоту статуи. Или куклы.

— Таланты — это оценочное понятие, — объяснила Окман. — У каждой профессии есть ряд требований, и если человек заведомо не может им соответствовать, то ему просто не позволят там работать! Работа инженера от работы воспитателя ничем не отличается в этом отношении. Где-то нужен свой тип нервной системы, где-то склонность к определённым типам занятий… И это понимают. А если требований нет…