Евгений Филенко - Энигмастер Мария Тимофеева

Но Маша не хочет об этом думать сейчас. А что об этом думает Гарин, ей по фигу.

Очень неудобно спать на потолке.

Сам, быть может, не упадешь, но запросто останешься без одеяла. А еще подушка так и норовит ускользнуть из-под головы.

И с будильником тоже беда. Приходит и уходит когда захочет. Может на всю ночь улизнуть на крышу и там до утра петь песни с другими такими же будильниками. Причем не кое-как, а на голоса, терцквартаккордами (что это такое, не знает никто вокруг, кроме самого будильника, так что вполне возможно, что все это выдумка). А если вдруг нахлынет вдохновение, то существует угроза, что окрыленный гуляка забудет о своих обязанностях и опоздает с побудкой. Хорошо, что в минуты творческого порыва окрыленность принимает вещественные формы. То есть отрастают крылышки. Небольшие, прозрачные, как у стрекозы, но их аэродинамики достаточно, чтобы оторвать от крыши и направить в верном направлении, к родной форточке, даже самый крупный и шерстистый будильник.

Справедливости ради следует заметить, что опаздывал будильник всего лишь пару раз, и ненамного. И усатая его физиономия при этом выглядела потешно виноватой.

Итак:

– Мя-а-а-ау! – заголосил будильник возле самого уха. – Мя-а-а-а-ааааа-ууу!!!

– Слышу, слышу, – пробормотала Маша, пытаясь завернуться в одеяло на манер гусеницы.

Но одеяло давно уже валялось на полу. А пока Маша вслепую колотила вокруг себя ладошкой, чтобы остановить будильничьи вопли, вслед за ним отправилась и подушка. Продолжить сладкое существование в объятиях Морфея становилось положительно невозможно. Тем более что будильник имел изрядный опыт в увертках, по потолку передвигался с не в пример большим проворством, а Морфей при первых же звуках его мерзкого голоса с готовностью разомкнул мягкие лапы из розового плюша, демонстрируя тем самым беспринципное соглашательство неживой природы против живой. Какой уж тут был сон!

– И что за дурак только выдумал эту нелепость! – ворчала Маша, по стеночке, с непривычки неловко, спускаясь на заваленный вещами пол.

– Не выдумал, а выразил в звуке, – сварливо возразила нелепость. Голос у нее был даже более мерзкий, нежели у будильника, который угомонился и теперь сидел под потолком в углу, словно большой мохнатый паук, наблюдая оттуда за происходящим. – И этот, по вашему мнению, «дурак» есть не кто иной, как лично Император Вселенной.

Широкое, слегка вогнутое пузо нелепости осветилось изнутри, демонстрируя в цвете и звуке обращение Императора Вселенной к народу с новыми инициативами. «Мы вынуждены пойти на непопулярные решения…» – вещал Император, несколько нервически шевеля пупырчатыми щупальцами. Не было еще случая, чтобы он предлагал популярные.

– В силу последнего обстоятельства, – не успокаивалась нелепость, по экспоненте возвышая голос в рассуждении перекрыть императорскую речь, – я бы настаивала, дабы впредь меня в этом доме именовали исключительно «осмысленностью».

– Не дождешься, – пообещала Маша язвительно.

– Я не вправе настаивать, но…

– Вот и не настаивай, – встряла в беседу мутная бутыль на окне. В ее простоватом тенорке отчетливо звучали мелодии теплой беленой печки, занавесок в цветочек и дровяных поленниц возле плетня. – Чего тебе настаивать? Ишь какая… Настаивать я буду. На травках, корешках и ягодках. От всех хворей и простуд настой получится, по бабкиному рецепту! Всякий микроб от одного виду подохнет, не говоря уж о запахе и не рассуждая о вкусе…

– Между тем, хороший вкус – половина любой презентации, – жеманно откликнулся стенной шкаф. – Возьмем те же сочетания цветов. Никому в голову не придет носить красное с зеленым, не так ли? В то же время, существуют оттенки розового…

– Кто сказал про голову? – встрепенулась мысль, с прошлого вечера дремавшая в кресле. – Где голова? Я в нее вот уже битые сутки прийти не могу…

– Замолчите все! – не выдержала Маша. – От вашего галдежа с ума сойти можно!

Как по мановению волшебной палочки, голоса угасли, хотя и продолжали по инерции препираться шепотом. «Да уж, если бы кое-кто с меня сошел хотя бы ненадолго, – уныло брюзжал ум, – то я был бы век за то благодарен. Скоро никаких сил не останется терпеть на себе такую тушу…»

– Я не туша, – сказала Маша обиженно. – Я худею. Вот уже второй день.

– Кстати, а куда подевался первый? – меланхолично вопросил в пространство второй день со своей полки на стеллаже.

– Я тут, – с живостью объявил первый день из тумбочки с ненужными вещами, словами и понятиями. Он определенно был счастлив, кто хоть кто-то о нем вспомнил. – Есть вопросы?

– Нет, просто желал бы оценить личные перспективы…

– Это невозможно, – воскликнула Маша, возведя очи к потолку, на котором вольготно угнездился Морфей. – Наступит наконец тишина или нет?

– Мяу, – не сдержал дурных привычек будильник, которому показалось, что про него все забыли. И, как выяснилось, сделал это на свою голову. Буквально.

Тишина с некоторым даже злорадством наступила будильнику на пушистую круглую башку. Это было не больно и не опасно: ступни у тишины были большие и круглые, как у слона, но сделаны из стеганой ватной перины. Главное было обеспечить звукоизоляцию. Все еще более старательно изобразили послушание. Кто-то свернулся клубочком так, что даже нос наружу не торчал. Кто-то зажал рот ладошками. С тишиной связываться было себе дороже: хорошо, если просто наступит. А ведь может и придавить! Недаром говорится: гнетущая тишина…

Наслаждаясь минутами покоя, Маша приводила себя в порядок возле зеркала. Ей очень не хватало зубной щетки и туалетного мыла. Но одно из предыдущих, как водится – непопулярных, решений Императора было продиктовано забастовкой диких вепрей, отказавшихся поставлять щетину в промышленных масштабах для нужд гигиены. Аргументация использовалась простая и очевидная: дергать больно. Даже дикому животному не нравится, когда его заживо ощипывают. И все было бы ничего, но за вепрей вступилось Общество охраны животных. Его функции выглядели туманно: не то общество охраняло животных, не то животные объединились в охранное общество и предлагали свои услуги всем желающим. Во всяком случае, консьержем в доме, где жила Маша, трудился немолодой гималайский медведь Квайджиюань. Судя по нашейному медальону, он состоял в Обществе едва ли не от рождения, а обязанности его сводились к тому, чтобы спать непробудным сном поперек входа в подъезд. Некоторые несведущие гости принимали консьержа за причудливый коврик, вытирали ноги и нисколько не удивлялись тому обстоятельству, что коврик мерно вздымается и храпит. Так или иначе, Общество обладало немалым влиянием, интересы животных защищало весьма последовательно и непримиримо, не страшась прекословить даже Императору Вселенной. Что же касалось мыла, то его было в избытке, всех сортов и разновидностей, по самой простой причине: оно категорически отказывалось мылиться. Согласно разъяснениям самого мыла, процесс намыливания и смывания приводил к необратимой утрате эго-идентичности. Против иных способов своего употребления мыло не возражало.