Владимир Романовский - Полезный Груз

Лёша пожал плечами и сказал:

– Эта дылда, которая с тобой была … Карманник из нее бы получился высококлассный. И ключ, и бумажник вытащила.

– Ключ от чего?

– Старообрядная камера хранения. Для отвода глаз. В камере лежат две книги. Философское. Немцы, девятнадцатый век.

– Ну, и то хлеб. А к отцу зачем заходил?

– Он ведь отец.

– И что же?

– Хоть и не всамделишный, но ведь он ее растил, воспитывал. Сопли ей вытирал, дал образование – двадцать семь лет потратил.

– Но правды ты ему не сказал.

– Какая еще правда, Муравьев? А, ты об этом. Хотелось, но есть предел даже моему эгоизму. «Здрасте, настоящий отец вашей Лизы – я. И это ничего, что мы с нею выглядим, как ровесники». Глупо.

– Свинчу я тебе башку, «Леша Вяземский».

– Не надо мне грозить, Муравьев. Ты знаешь, я не люблю.

– На первый взгляд может показаться, что не надо, а на самом деле – пригрозить надежнее. И мне спокойнее, и дочери твоей удобнее. Но вернемся к твоим проколам. От тебя всего-то и требовалось – подыгрывать. За остальное отвечал и отвечаю я. Понимаешь? И дело не закончено. Мы провели агента кирасиров по всем местам, по которым должен идти сыщик, расследуя убийство. Она все видела сама, и рапорт должна была составить соответствующий – мол, да, Проханова убита, дело можно закрывать. Передали бы всем, кому нужно, и было бы все равно – жив ли Лопухин, мертв ли, живы ли его ухари, коллеги, друзья – Лизу искать не будут. А ты нас скомпрометировал, Лёша Вяземский. И больше всего – приходом к священнику. Который об этом приходе все рассказал мне и агенту кирасиров. При этом ты, скотина такая, показывал священнику фокусы. Это зачем? А? Удивить его хотел?

– Просто ничего другого в голову не пришло, Виктор.

– Всё ты испортил, Леша Вяземский.

– Перестань меня так называть.

– Потерпишь. Вот теперь бы – шел бы ты к себе, брал бы с собою Лизу, и ехали бы вы – хоть на Карибы, хоть в Австралию, хоть в Париж.

– Не торопись и не кипятись, Муравьев. Лиза сейчас не у меня.

– Знаю.

– Знаешь? Откуда?

– Только что вернулся из Авдеевки. Прятал там Чайковскую. Они теперь с твоей Лизой белое вино локают на пару. В известном тебе домике-прянике. В логове. Ты, между прочим, собирался оттуда Лизу забрать.

– Да, но я решил, что пусть хотя бы первый день суда пройдет.

Стул упал на пол, и стол чуть не опрокинулся – Муравьев резко поднялся во весь рост.

– Ты охуел, парень. День суда? Сегодня вечером меняют жерла на Комбинате.

– Сегодня? Как – сегодня? Я думал – послезавтра!

– Думал он.

– Во сколько?

– В пять вечера. Ладно. Иди к своему Пицетти, как задумывал. Время есть. Вот тебе мое пальто, иначе тебя не пустят. Потом заберешь Лизу и Чайковскую.

– А ты, Муравьев?

– А меня сейчас будут брать и скручивать кирасиры, судя по вон тому драндулету. Пришла пора объясниться с ними, наверное.

– Погоди, Муравьев! Что ты собираешься им сказать?

– Чтоб отстали. Никакой опасности я для них не представляю.

– Дылду не убедил?

– Дылда ничего не знает. Дылда не при чем. Она исполнитель.

– Ты с ума сошел. Муравьев, стой! Да не спеши же!

Муравьев подошел к вуатюру, припарковавшемуся временно у кафе – прямо к дверце водителя, и дверцу эту рывком распахнул. И сказал водителю:

– Где начальство?

Тут же и обнаружилось начальство, появившись справа, слева, и позади Муравьева. Им, судя по всему, выданы были суровые инструкции относительно Муравьева, и все их бдительное внимание сосредоточилось на нем. Они ждали жеста, движения – готовые броситься на арестанта скопом. Поэтому Леша Вяземский пристроил датчик под бампер громоздкому нашответу походя, легко, и даже поправил его там, под бампером, слегка развернул.

Муравьеву надели наручники и погрузили его в вуатюр. Массивная машина закряхтела и начала с натугой набирать скорость.

***

Расплатившись, Леша Вяземский сориентировался на местности и решил идти в гостиницу «Симона» пешком.

По древнему обычаю элитных отелей над входом в псевдо-барочную «Симону» трепыхались на ветру флаги двадцати народовластных республик, расположенных на пяти континентах. Он подождал, пока сжатый воздух плавно раздвинет перед ним стеклянные двери. Помогло роскошное пальто, одолженное Муравьевым: портье лениво поднял глаза и тут же их опустил. Уважаемый гость возвращается с затянувшейся вечеринки.

Легко проникнув в номер знаменитого в юриспруденческих кругах иностранного законника, который в тот момент степенно мылся в душе, Лёша бегло осмотрел клозеты и удостоверившись, что помимо законника и его самого в номере никого нет, сел, не снимая пальто, в кресло с неудобными подлокотниками возле окна и принял равнодушную позу.

Законник, пожилой, но хорошо держащийся человек, с красивой седой шевелюрой, вышел из ванной, затягивая на ходу полотенце на поясе, и тут же вперился глазами в Лёшу, не выказывая, впрочем, страха.

– Что вам нужно? – спросил он по-английски спокойным голосом.

– Доброе утро, господин Пицетти. Меня зовут Лёша Вяземский. Вы понимаете по-русски?

– Очень слабо, – откликнулся законник по-русски. – К сожалению.

– А по-итальянски?

– К стыду моему – совсем нет. А вы?

– Тоже не понимаю. Это я из любопытства спросил. А по-португальски?

– По-португальски понимаю.

– И говорите по-португальски неплохо?

– И говорю, да, когда возникает необходимость, – сказал Пицетти по-португальски.

– Вот и хорошо, – Лёша удовлетворенно кивнул, и перешел на португальский. – Значит, вы и есть тот самый Пицетти, который мне нужен.

– Кто вы такой?

– Уж я сказал – Лёша Вяземский. Вы что ж, не верите мне?

– Верю, конечно же, – рассеянно ответил Пицетти, изучая Лёшу. – Лёша Вя-ЗЕМ-ский. Я правильно произношу?

– Более или менее, господин Пицетти. Ударение на первом слоге.

– ВЯ-зем-ский.

– Сойдёт. Да, так вот … Характер моего визита частный.

– Если это действительно так, то вы могли бы просто постучаться. А не проникать в номер тайно и приводя постояльца в замешательство.

– Я не знаю ваших привычек, господин Пицетти. Я постучал бы, а вы бы в меня пальнули из пистолета. Я правильно произношу? Пицетти?

Пицетти промолчал.

Лёша продолжил:

– У меня не было уверенности, что вы не хлопнете дверью мне в … лицо, и не … возбудите администрацию и охрану.

– К делу, – сказал Пицетти. – Что за разговор у вас ко мне? … Мне почему-то знакомо ваше лицо. И португальский ваш … звучит, как родной.

– Это несущественно, Пицетти. Примерно через полтора часа неподалеку отсюда должен был начаться суд над двумя членами правления большого концерна. Насколько я понимаю, здание суда захвачено боевиками, которые предъявляют какие-то требования. Скорее всего, они требуют, чтобы им предоставили возможность публично выступить перед телекамерами. Дабы обратить внимание мира на чудовищную несправедливость.