Владимир Романовский - Полезный Груз

Полдень.

Нежащаяся в постели, хотя ей с утра положено упражняться, танцовщица с лошадиным лицом – отличительная особенность всех балерин мира.

Присевший рядом с ней, вступающий в пожилой возраст, плотный кряжистый мужчина в брюках и рубашке, с лицом широким, красноватого оттенка, со стаканом скотча в руке.

И деятельная Пиночет, стремительным шагом идущая к ним, плавно поднимающая руку с пистолетом, и обращающаяся к балерине с такими словами:

– Вот только заори мне тут, блядь такая.

Кряжистый повернулся всем торсом к Пиночету, умудрившись не расплескать скотч.

Муравьев посмотрел направо и налево, на всякий случай – нет, в спальне никого больше не было.

Кряжистый спросил ровным голосом:

– Вы кто такие? Что вам нужно?

Пиночет обошла кровать, схватила балерину за торчащую из-под одеяла ногу, выволокла ее целиком на свет, и продолжала тащить, пока балерина не оказалась на полу. Балерина собралась было заголосить, но Пиночет сказала:

– Захлопни хайло.

…и погрозила пистолетом, и балерина умолкла.

Пиночет вскочила на постель, сказала собравшемуся было встать кряжистому:

– Сидеть!

…и села сама, упершись спиной в мягкое, обшитое бархатом, изголовье. Руку с пистолетом она положила себе на бедро.

Муравьев подумал-подумал и переставил единственное в комнате кресло поближе к кряжистому. И сам в это кресло сел.

– Эй, плясунья, – обратилась Пиночет к балерине, все еще сидящей на полу. – Балетным положено с утра к станку. Время обеденное, а ты валяешься. Встань. Встань, встань, не зли меня. У меня руки чешутся, хочется тебя испиздить, я еле терплю.

Балерина поднялась на ноги – в кремовом пижамном костюме, с растрепанными волосами.

– Иди в угол, – велела ей Пиночет. – Ты наказана. Нет, вон в тот. Не жди, пока тебе по морде дадут. Иди.

Она слегка приподнялась – и балерина, оценив угрозу, нерешительно отошла в угол.

– Лицом в угол, – уточнила Пиночет.

Балерина хотела было возразить, но Пиночет снова сделала движение, и балерина повернулась лицом в угол.

– Ну, что ж, господин Лопухин, – сказала Пиночет. – Поговорим по душам, раз уж мы здесь.

– Вы вроде бы не из полиции, – полувопросительно сказал Лопухин.

– А вы сами как думаете?

– Думаю, что нет.

Пиночет улыбнулась, и добавила:

– Не из полиции и не из кирасирии. А откуда?

– Не знаю.

– Уверены, что не из полиции?

Лопухин рассудил вслух, тоном, показывающим, что он не боится:

– Полиции от меня ничего не нужно. Кирасиры пообещали мне, что отстанут до окончания процесса. Какие-то левые ухари звонили и обещали, что я получу по заслугам, но это несерьезно.

– Не по заслугам, а по ебальнику, – уточнила Пиночет. – Это один мой коллега развлекается. И это действительно несерьезно. – Пиночет кивнула удовлетворенно. – Все в порядке. Мы не полицаи и не кирасиры. А кто же мы, как вы думаете?

– Может, Лапландия-Сюд? – предположил Лопухин.

– Возможно, – согласилась Пиночет.

– И что же Лапландии-Сюд от меня понадобилось?

– Это мы сейчас и выясним, – заверила его Пиночет и обратилась мимо него к Муравьеву: – Коллега, начинайте, а я послушаю. Нет, Лопухин, сидите. Так удобнее. Если будете темнить, я вас буду пинать в бок и в спину, очень больно.

Муравьев вытащил блокнот, открыл его, и сказал:

– Где вы были вечером четыре дня назад?

– Я не понимаю, какое Лапландии-Сюд до этого дело.

Муравьев, подыгрывая Пиночету, откликнулся:

– Ваше понимание не есть цель нашего визита, господин Лопухин. Отвечайте на вопрос.

– Четыре дня назад?

– Да.

– Не помню.

Пиночет пнула Лопухина в бок, не очень сильно.

– Не надо врать, – сказала она. – Врать нехорошо.

– Дома я был, – сказал Лопухин, потирая бок свободной рукой и пытаясь оглянуться на Пиночета. А затем выпил скотч залпом, а стакан поставил на постель рядом с собой.

– Сколько времени было на часах четыре дня назад, когда Проханова закончила работу и покинула здание?

– Проханова?

Пиночет еще раз пнула его в бок, на этот раз сильнее, и Лопухин сказал:

– А! Больно! … Семь вечера.

– Проханова хороший бухгалтер?

– Да.

– Кому именно вы поручили ее убрать?

– Убрать? Зачем ее убирать?

– Чтобы она никому не рассказала, какой учет ведется для посторонних, а какой для своих. Закончила работу – и стала потенциально опасна. А тут еще этот суд. Вернее, из-за этого суда она стала опасна. Так кому именно?

– Я ничего об этом не знаю.

– Лопухин, послушайте, – сказал Муравьев, не отрываясь от блокнота и что-то в нем отмечая. – На завтрашнем суде вы проходите в качестве свидетеля; вам повезло. Но даю вам честное слово, что если вы не скажете нам того, что мы хотим знать, следующий суд будет очень скоро, и уж на следующем-то вы точно окажетесь на скамье подсудимых, и судить вас будут за попытку убийства.

– За что?

– За попытку убийства.

– Попытку?

– Значит, все-таки именно вы заказали. Но не присутствовали при этом. Да, представьте себе, Проханова жива и здорова, Лопухин. Жива, здорова, немногословна, в меру умна, не очень любопытна, и очень хорошо спрятана. Мы и прятали.

– Мы это кто?…

– Та самая веселая компания, которую вы больше всего боитесь. Больше полиции, больше кирасиров.

– Честное слово, я … я не собирался. Я Проханову знаю несколько лет. Все сделали за меня, меня только поставили в известность!

– Кто?

– Глезер и Сванидзе.

Врет, подумал Муравьев.

Ну, хорошо, врёт он. Что следует в таком случае думать сыщику?

Сыщику следует думать, что приказ утопить Проханову Лопухин отдал сам, а спасал кто-то еще. Сыщику следует сокрушаться, что он предположил, будто у Лопухина к бухгалтерше сентиментальные чувства. Попросили коллеги ее убрать – он сделал вид, что убирает, а сам нанял водолаза, который … Вот такие мысли сыщику следует иметь. Сперва.

А потом думать – нет, сострадание, сентиментализм – это все не по части Лопухина. Значит, нужно искать другие зацепки.

– Сколько лет вы занимаетесь инвестициями? – спросил Муравьев.

– Вам об этом всё известно.

– А вдруг у нас данные неточные. Ну так сколько же?

– Почти тридцать лет.

– Ага, – Муравьев сделал пометку в блокноте, подумал, и спросил: – Иностранные языки знаете?

Лопухин замялся, и Муравьев удивленно поднял глаза от блокнота.

– Я вас слушаю, Лопухин.

– Знаю португальский.

– Португальский?

– Вам об этом тоже известно! И даже известно, что не португальский, а…

– Африкаанс? – предположил Муравьев.

– Вот видите! Зачем же спрашивать!

– Вы некоторое время жили в Южной Африке? – предположил Муравьев.

– Да, жил, – с вызовом сказал Лопухин. – И это вы тоже знаете! И знаете, что я там стажировался! Я этого никогда не скрывал! Что вам от меня нужно?