Владимир Романовский - Валька

В вагоне остались только первый охранник и Гусев. Охранник улыбнулся с легким презрением. Когда Гусев к нему шагнул, он сказал:

– Стоять.

И левой рукой поднял пистолет. Гусев остановился. Охранник наклонился и подобрал с пола здоровенный молот, какими пользуются железнодорожники. Гусев опешил. А охранник вышел в гармошку и закрыл дверь. Гусев глянул – на полу возле двери лежал его пистолет.

Гусев кинулся к пистолету, подобрал его, проверил обойму, и взялся за ручку двери. Она не поворачивалась – заперли снаружи. В этот момент он услышал и ощутил удар молотом по железу. Гусев стукнул кулаком в дверь. Глупо, конечно же. Последовал еще один удар молотом, и еще. Что же это, заклепывают меня в этом вагоне, что ли, подумал Гусев?

Он оглянулся. Дверь спальни. Он вспомнил байку о Землемере, ждавшем должника в стенном шкафу.

Еще один удар молотом.

Гусев снял пистолет с предохранителя и направился к двери в спальню. Резко ее открыл и быстро вошел, держа пистолет на изготовку. Спальня тоже была стилизована под восемнадцатый век. Только что балдахина над кроватью не хватало – все-таки поезд, потолок низкий. Гусев огляделся. Еще одна дверь – в ванную. Держа пистолет перед собой, Гусев направился к ней. Остановился. Подумал. Вытащил из кармана пиджака телефон и набрал номер. Связи не было. Он снова спрятал телефон в карман, встал рядом с дверью, прижимаясь к стене спиной, протянул руку, повернул миниатюрную ручку, толкнул дверь. Никаких движений внутри ванной не уловил. Возможно, мешал едва уловимый в звукоизолированном вагоне стук колес.

Гусев развернулся и шагнул в ванную. Ванная была просторная, не миниатюрная. Но без стилизации. Вот биде, вот унитаз, вот раковина, и вот ванна, глубокая. Возле ванны на полу, в цветастом бархатном халате, лежала в неестественной позе Валька. Гусев шагнул к ней. Поезд слегка качнуло, и он оперся левой рукой о стену ванной. Присел над Валькой. На шее у Вальки были синяки. Она не дышала. «До того, как вы сели в поезд». До того, как он сел в поезд, Валька была жива.

Гусев опустился на пол и положил пистолет рядом с собой. Сколько он так просидел – он не знал. Ему захотелось отодвинуть Вальке край халата и поцеловать ее в коленку. Он передумал. Вальки здесь больше не было. Было напоминание о ней, и все.

Гусев встал, подождал, пока восстановится кровообращение в затекшей ноге, и вышел из ванной. Поезд шел медленно, похоже по инерции, и замедлялся все больше.

Гусев вышел из спальни в гостиную, попробовал еще раз ручку. Заперто. За окном была степь. Он подошел к боковой двери, через которую входят пассажиры – тамбура в специальном вагоне не было. Рядом с дверью наличествовал кран, и ни на нем самом, ни над ним, не было написано ничего об аварийных ситуациях. По мысли инженера, богатые умнее бедных и сами догадаются, какая ситуация аварийная, а какая нет. Гусев повернул кран, и дверь отъехала в сторону. Поезд шел медленно – можно было безболезненно спрыгнуть на землю. Гусев ступил на подножку и, держась за поручень, высунулся из поезда. Впереди виден был плавный поворот, рельсы загибались вправо. И Гусев понял, что последний вагон отцеплен, движется по инерции, а сам поезд давно ушел за горизонт.

Он сел на пол вагона, свесив ноги наружу. Вскоре вагон остановился. Гусев спрыгнул вниз и зашагал вдоль полотна на север, к людям.

***

Кравченко долго молчал, а потом спросил:

– Что за Владик?

– Владик?

– А! Дорошин, Владислав Денисович, – неожиданно сообразил Кравченко. – Да, тоже известная личность. Да, повезло вам, Гусев.

Гусев поднял на него воспаленные глаза.

– Я не то хотел сказать, – смутился Кравченко. – Просто … Землемер не знал о камешках. Их на выставку везли, тайно. Типа, прикрытие. Позапрошлый век, частная коллекция. Официально – на самолете. Какие-то стекляшки действительно самолетом везут, для отвода глаз. Эту коллекцию уже раз пять за последние годы пытались украсть. Вот сегодня мы четверых на вокзале скрутили – что-то они там вынюхивали, именно у последнего вагона. Столько хлопот из-за побрякушек. Там, на станции, – он махнул рукой на север, – ждали, пасли. Худшие ожидания оправдались – пришел поезд без последнего вагона. Ну, железнодорожникам, конечно же, велели молчать, и обратились к нам. Если бы не камешки, здесь была бы полиция, Гусев. Пистолет ваш, Гусев. И наверняка на стакане с водой ваши отпечатки.

Гусев снова на него посмотрел.

– Я не пил воду.

– Нет? Ну, значит, заранее стакан запасли. Три года назад вы из него пили. Стоит на видном месте. Ну и в спальне, конечно же, отпечатки. Поищут – найдут удавку, и на ней тоже небось следы остались.

– А…

– А Землемер едет себе в купе. Ни к чему не причастен. Возможно и вагон забронирован был на ваше имя – надо бы узнать.

– Не надо.

– Не надо так не надо. И ведь не боится, что вы его в скором времени … того…

– Боится.

– Да? Боится, но по другому не мог поступить? Репутация?

Гусев кивнул.

– Что ж, Гусев, – сказал Кравченко. – С полицией будет морока … Мне сейчас позвонят, и после этого я вас подкину до города. Макарыч! Не звонили еще?

***

К семи часам вечера Кравченко был уже дома. Поцеловал дочь, потом жену, и сел с ними ужинать.

– Как день прошел? – спросила жена.

– Нормально прошел, – ответил Кравченко, разрезая бифштекс. – Вина у нас нет?

– Есть, – сказала жена и принесла вино и бокалы.

– Пить вредно, – писклявым голосом заметила дочь.

– Вот и не пей, – наставительно сказал Кравченко. – Жри давай, щепка, пигалица.

– Я ее записала на плавание, – сообщила жена.

Кравченко поставил бокал на стол.

– Нет, – сказал он.

– Что – нет? – не поняла жена.

– Не пойдет она на плавание, – строго сказал Кравченко.

– Почему? – спросила жена, а дочка захныкала. Хныканье не вызвало ожидаемой ею реакции, и тогда она заревела в голос.

– Не пойдет. Запиши ее в кружок какой-нибудь. Рукоделья какого-нибудь.

Жена надула губы, встала, и вышла из кухни. Дочка продолжала реветь. Кравченко встал и направился за женой. Она стояла у окна в гостиной и собиралась закурить. Кравченко развернул ее к себе – пачка сигарет и зажигалка выпали у нее из рук. Он взял ее за лацканы халата, сдавил их, приподнял ее и прислонил к стене.

– Ты поняла, сука? – спросил он тихо. – Ты, сука, поняла или нет? Никакого плавания!

– Ты что, Вить, ты что? – жена хрипела и смотрела на него круглыми глазами.

Он опустил ее на пол, некоторое время постоял перед ней внушительно.

– Никакого плаванья. Поняла? Скажи, что поняла.

Она кивнула и сказала:

– Поняла.

– Все, – сказал Кравченко. – Пойдем, поедим. Очень вкусно у тебя на этот раз получилось. Ты у меня золотая.